Теперь ясно было: это уродство, крылья эти – в него. Нет, у него самого этот ужас вряд ли был. Во всяком случае, она их не видела. А то не то что лечь в постель, рядом стоять бы постеснялась. Но, надо признаться, она не особенно вглядывалась в него. Она о себе думала. Выговаривала свою боль. Жаловалась на нелепые повороты судьбы. Перечисляла несправедливости. Раздражалась, когда он пытался жалеть, выскальзывала из объятий: «Нет, ты слушай, слушай!» Ей бы про наследственность порасспросить, но фантазии не хватило. А теперь что?

Наступила на гордость и обиду (обида была жгучая, хоть и непонятно на что). Позвонила. «Абонент в сети не зарегистрирован». Вот даже как! Упорхнул на своих отростках, ребенка наградил гадостью и исчез. Никто не хочет нести ответственность. Только матерям достается.

Пришлось, как всегда, самой. Вариантов было два: резать или оставить как есть и воспитывать ребенка так, чтоб научилась она свое уродство прятать и скрывать от нормальных людей. Тем более в одежде ничегошеньки видно не было. И главное – воспитание. Резать было страшно. Вдруг с ненужным нужное отрежут? Врачи – они такие. Тем более на отрезании крыльев рука у них не набита. Сомнительный вариант. Решилась жить и воспитывать.

Одевала малютку так, чтоб та ни под каким видом не могла скинуть с себя одежку. Все такое тесненькое, облегающее, пуговицы на спинке, крючки. Девочка капризничала, но избавиться от пут не могла, привыкла, вроде успокоилась, забыла. Ни во время купания, ни во время переодевания странности в поведении не проявлялись. Все вошло в норму.

Мать тем временем предпринимала какие-то попытки осмысления дочкиной судьбы. В голову лезли литературные истории: Дюймовочка, Ариэль [9] и несчастный Грегор Замза [10] , превращенный по воле Кафки в непонятное насекомое.

Мать Дюймовочки тоже растила девочку одна, кстати. Правда, все там было не по-человечески: через ведьму, цветочный горшок и всякое такое. И тем не менее – хорошая награда для матери: дождалась, любила, растила, радовалась. А у той потом крылья проросли. И никто и не думает жалеть бедную женщину, все рады за эту новоявленную бабочку: «Ах, какой дивный у сказочки конец!»

Ариэль тоже долетался до чего-то нехорошего. Во всяком случае, перечитывать не хотелось, нервы и так пошаливали. К тому же сияющий образ горе-летуна удачно сглаживался уютным одноименным стиральным порошком, повсеместно применяемым во благо бытовой гигиены.

История Грегора Замзы вообще была не в кассу. Проснулся, мол, однажды молодой мужик и обнаружил, что превратился в насекомое. И не маленькое, как все нормальные насекомые, чтоб – порх – и улетел, а огромное, в свою человеческую величину. Семье, конечно, мало не показалось. А самому Грегору тем более. Ясное дело – все надо было воспринимать как метафору. В переносном смысле. Никто ни во что не превращался. Просто сам Кафка (автор) был сумасшедший. И отравлял своими писаниями жизнь себе и другим.

Но у нее-то все по-настоящему! И она не чокнутая какая-нибудь. Образованная женщина. На работе ценят. Новый проект под нее запускают. И никому не расскажешь – не покажешь! И книги эти проклятые ничего хорошего не сулят. И в кино – одни мутанты – докаркались!

Девочку свою любила до самозабвения. Каждый шаг просчитывала.

Через несколько относительно спокойных лет пришлось пережить горечь предательства. И уж от кого не ожидала – от собственной матери, единственной девочкиной бабушки. Случайно заскочила домой в неурочный час, словно толкнуло что-то, никакой необходимости не было. Вбежала в комнату, и в глазах помутилось: ребенок под потолком, крылья лучезарятся – вьется вокруг люстры, сияющей всеми лампами, как мотылек. А на диване бабка довольная сидит, улыбается, как маразматичка конченая.

Как она не закричала – до сих пор непонятно. Включился материнский инстинкт, обозначивший все опасности: девочка могла от крика упасть или от неожиданности подлететь слишком близко к лампочкам и опалить свои несчастные крылья.

Девочка первой заметила мать. С высоты-то!

– Мам! Смотри, как у меня получается! – бесстрашно крикнула она и кувыркнулась в воздухе.

Кувырок вышел точный, расчетливый. Ясно, что тренировалась регулярно.

– Тельцу же надо давать подышать, – оправдывалась потом бабка. – Раз она такая уродилась, пусть хоть порадуется.

Только какая радость могла возникнуть от распущенности, от несоблюдения дисциплины и неучета реалий жизни? Ей ведь жить среди людей, а не среди райских птичек. Никакой эльф не прилетит. Личное счастье самой придется завоевывать. И неуместным выпендрежем ничего не добьешься.

Пришлось установить видеокамеры – никаким словесным посулам и клятвам мать не могла себе позволить поверить. Конечно, во время прогулок наблюдение возможным не представлялось, но не настолько же бабуля была не в себе, чтобы собственную внучку подвергать публичному поруганию ради эфемерной идеи о дышащем детском тельце.