Шрифт:
Все надежды ее были на театр.
Глава вторая
Шел месяц за месяцем, наступила осень. Бесшумно падали с деревьев листья, и так же бесшумно, серой чередой тянулись бледные, короткие дни, возникали в тумане и в тумане пропадали.
Потом как-то сразу ударили морозы — тысяча девятьсот двадцать пятый год шел к своему концу.
Верхнереченцы, жившие доселе интересами своих да двух-трех соседних дворов, стали с утра уходить к газетным киоскам и ждать там часами прибытия московских газет. В столице в те дни заседал Четырнадцатый партийный съезд.
Хотя газеты подробно писали обо всем, что делалось и говорилось на съезде, сплетен и слухов о выступлении новой оппозиции было бесконечно много.
Странное зрелище представляли собой в те дни очереди за газетами.
Бывшие чиновники в форменных фуражках, изрытых молью; дворяне, потерявшие именья и прочие блага жизни, попы в засаленных рясах, какие-то облезлые старушки в мятых капорах, купцы, не сумевшие «попользоваться» нэпом, бравые старики в высоких галошах и серых шинелях со следами знаков отличия — все они безгласно толпились около торговцев газетами, перемигивались, жевали губами, кряхтели и, получив газеты, озирались по сторонам, прятали их в карманы и быстро уходили.
В домах, где жили все эти остатки буржуазного мирка, часто стали произноситься имена Троцкого и его подручных. Потеряв надежды на иноземцев и на генералов, адмиралов и атаманов, эти люди все свои чаяния возложили теперь на оппозицию.
— Началось, жена, — торжествующе говорил Николай Иванович Камнев. — Вона, что делается! Ну и ну! Давно пора! — И, читая газету, качал головой, причмокивал, пощелкивал пальцами, то и дело вскакивал от восторга со стула.
Со своим приятелем инженером Кудрявцевым, бывшим землевладельцем, Николай Иванович подолгу обсуждал открывающиеся перспективы.
— Ты понимаешь, — втолковывал он Кудрявцеву, — ты пойми, дурья голова, чем это пахнет? Ты умный человек или пень? — И Камнев дергал себя за вислый желтый ус. — Если ты умный человек, то должен понимать: нам с тобой все это дело — светлый христов праздничек.
— А тебе что от того? — бубнил Кудрявцев, исключительно трусливый старик.
— Как чего! Ах, брат, да ты и верно — пень! Пенек ты!
— Ну и что?
— Вот, скажем, завтра они скажут: стоп! Социализма покамест не строить. Смекай, что от того будет?
— А что?
— А то, что все обратный ход получит! — И Камнев захохотал. — Такой камуфлет выйдет — держись!
И вдруг те самые люди, на которых Николай Иванович так рассчитывал, появились в Верхнереченске. Изгнанные московскими и ленинградскими организациями, разоблаченные, полные злобной решимости какими угодно средствами бороться с партией, они разъехались кто куда.
Николай Иванович имел теперь все возможности осуществить свою мечту и подружиться с теми, на кого он втайне рассчитывал: в Верхнереченск из Москвы приехал некто Богданов, личный друг и помощник крупного вожака троцкистов, рослый, склонный к полноте человек лет сорока.
Богданов ходил несколько дней по городу и брезгливо крутил носом, взирая на верхнереченскую ветхость и запущенность. Поселился он на Холодной улице, вскорости женился на племяннице своей квартирной хозяйки, бойкой, востроглазой Юленьке, и стал заводить знакомства. Приятели нашлись и в ячейке губпрофсовета, к которой губком прикрепил Богданова. (В те времена троцкисты еще не были изгнаны из партии. Они даже пропагандировали открыто свои взгляды!)
Новым знакомым Богданов потихоньку втолковывал, что все происшедшее на съезде отнюдь не разгром оппозиции, что вожаки, мол, собирают силы, скоро ударят как следует и вообще начнут перестраивать строй на свой лад.
Некоторых из верхнереченских обывателей, болезненно себялюбивых, алчных до земных радостей, готовых на все ради положения, Богданов распалял всяческими посулами, ядовито высмеивая при этом Верхнереченск, «эту вонючую дыру». Он расписывал прелести столичной жизни, обещая перетянуть в Москву всех, кто будет стоять за оппозицию.
Затем Богданов сошелся с секретарем губкома, о котором было известно, что он «пошатывается».
Пользуясь покровительством секретаря губкома, ротозейством и беспечностью иных губернских работников, Богданов успешно обделывал свои дела. Ему дали работу: он был назначен начальником уголовного розыска.
Явившись в розыск, Богданов устроил чистку сотрудников, уволил под разными предлогами коммунистов, на которых он не мог надеяться, и насажал своих приятелей. Уголовный розыск, таким образом, превратился в верхнереченский филиал тайного троцкистского центра. Богданов под видом служебных командировок часто стал отлучаться из города в уезды, где занимался отнюдь не преследованием правонарушителей.
Через два месяца после своего назначения Богданов отличился, раскрыв одно преступление, которое весьма беспокоило губком. Из Уваньской уездной типографии было похищено два пуда шрифтов и разная типографская мелочь — валики, тиски… Богданов разыскал преступников. Ими оказались якобы местные спекулянты, которые, украв шрифт, переплавляли его и продавали охотникам. Металл был найден, найдены были валики и прочее украденное из типографии имущество.