Верхнереченские поэты и прозаики забрасывали редакцию произведениями, из которых не могла быть напечатана и одна сотая часть. Тем не менее Зеленецкий принимал всех «писателей» очень любезно. У всех он находил задатки несомненного дарования и раздавал обещания налево и направо. Юноши и девицы, вдохновленные им, писали огромное количество разной поэтической и прозаической чепухи, по сотне раз переделывали свои сочинения, пока житейские заботы не отвлекали их от литературы.

Сергей Сергеевич отдавал предпочтение сочинителям, которые более всего стремились к «блеску формальной насыщенности». Поэтому если в прозаических произведениях еще можно было что-то понять, то стихи для среднего, нормального читателя были просто недоступны.

Но вдруг в газету был назначен новый редактор; нрава он был сурового и о литературе имел суждение, в корне расходившееся со вкусами Зеленецкого.

Новый редактор, ознакомившись с литературным отделом, решил Зеленецкого от работы в редакции освободить. Выставив Сергея Сергеевича, редактор все же печатал его заметки, рецензии и библиографические статейки; как-никак Зеленецкий был человеком образованным.

После ухода Зеленецкого из редакции Виктор загрустил. Однако Сергей Сергеевич попросил Виктора приносить ему все, что тот напишет, и пообещал через знакомых в Москве выпустить стихи отдельной книжкой. Он отличал Виктора особенным доверием, даже давал ему читать книги из своей библиотеки, что было признаком исключительного расположения.

Он собирал ему одному известных писателей, выкапывал у букинистов древнейшие книжки, какие-то необыкновенные трактаты, энциклопедии, справочники и Библии, книги по проблемам религий. Всем этим богатством Сергей Сергеевич очень гордился. Он любил украшать речь свою цитатами и поэтому слыл в Верхнереченске эрудитом.

Любил он также декламировать стихи забытых и полузабытых поэтов. На Виктора болезненно действовали непонятные строфы, полные грусти, тоски, предчувствия чего-то ужасного, непонятного и неотвратимого, и этим он окончательно очаровал Зеленецкого.

— Тонкость психики у этого экземпляра, — рассказывал он в редакции, — исключительная.

Заинтересовавшись происхождением Хованей, Зеленецкий сказал Виктору, что любит заниматься геральдикой, и пообещал составить родословное дерево Ховань. Тут же он продемонстрировал блестящую свою память, назвав всех князей из рода Долгоруких.

В апреле стало известно, что верхнереченские организации отпустили новому театру деньги, дали помещение и назначили директором ответственного работника губоно.

Директор сделал Джонни своим заместителем, Андрея — администратором, Лену — секретарем дирекции. Виктору поручил заведовать репертуаром. Женя взяла на себя заботу о музыкальной части. Богородица нанялся суфлером.

Было много споров о том, как назвать театр. В это время в городе большой популярностью пользовался последний спектакль драмкружка «Женихи». Действие пьесы, по замыслу доморощенного «левого» художника, происходило на большом подвесном зеленом круге. Этот круг красовался на афишах. Опанас предложил новому театру название «Зеленый круг». Название было принято, утверждено и зарегистрировано.

Осенью помещение, переданное театру, освободилось, его начали ремонтировать. Открытие театра намечалось на июнь. Труппа ждала из Ленинграда режиссера.

Театр разом решил для Андрея, его сестры, Виктора, Богородицы, Джонни и Жени вопрос о том, что они будут делать, покинув школу. Окончив ее, они снова собирались вместе.

Мечты об университете были забыты. Лишь Колю Зорина так и не удалось уговорить остаться в городе. В сентябре он уехал из Верхнереченска в Москву.

На некоторое время Опанас снова поднял голову. Правда, особых усилий для того, чтобы ускорить организацию театра, ему делать не пришлось, и он держался в тени, однако все знали, что эта идея принадлежит Опанасу и, стало быть, ему одному обязаны члены «Круга» своей работой и положением. Его молодые друзья были бесконечно благодарны ему.

Жизнь в Верхнереченске начала замирать еще до войны.

Когда-то город славился шумными конскими ярмарками, которые устраивались на петров день, и большими хлебными ссыпками. Сюда везли зерно из дальних сел, здесь росли лабазы и амбары, элеваторы и склады. День и ночь тянулись к городским заставам обозы с хлебом, мукой и крупой. Купцы богатели, жизнь била ключом.

Но мало-помалу железные дороги подходили все ближе и ближе к хлебным житницам, мужики повезли зерно на железнодорожные станции, туда, где теперь строились элеваторы и склады.

Верхнереченск пустел. Купцы поумнее вовремя учли перемещение деловых центров и перенесли свои заведения ближе к хлебу. Недальновидные — разорялись, поносили новый век, предвещали гибель миру…

Город умирал.

Никто не строил в нем новых домов, не прокладывал новых улиц, начатые постройки были заброшены, в них поселились бездомные собаки и птицы. На станции ржавели рельсы; редко-редко проходили через Верхнереченск поезда. Лишь маневровый паровоз, суетясь, бегал взад и вперед, но и он часто стоял без дела, а машинист, высунувшись из окошка, посасывал свою трубочку и слушал, как на кладбище кукует кукушка и стучит дятел…