— Какой там секрет! Да все глупости разные.

— Ну, ну, не стесняйтесь.

— Еще придеретесь!

— Фу-ты, как мальчик стесняется! Говорите — мне интересно. Ну, что вас заело?

— Понимаете, Николай Николаевич. Мне в голову мысль такая пришла, пустяшная, глупая, может быть, мыслишка. Мне думается, что все-таки в истории России личность играла, играет и будет играть огромную роль.

— А кто же отрицал это? — насмешливо спросил Богданов.

— Нет, нет, не то! Отрицать никто не отрицал. Но говорят, что, мол, масса выдвигает вождя, и вождь лишь выразитель стремлений этой массы. А мне, знаете, это кажется абсурдом. По-моему, наоборот: вождь — он так и рождается вождем. Он организует для своей идея массы.

Богданов нахмурился и искоса поглядел на Льва.

— Тут вот в чем суть, — продолжал Лев. — В России героев было мало…

— Мм… это как сказать… А Степан Разин! Хотя вы, конечно, правы. — Богданов улыбнулся. — Я вот чистокровный русак, но, признаюсь, нацией своей не горжусь. То ли дело Европа, Лев Никитич! Вы не были в Европе?

— Нет.

— Ага. Ну, ну, продолжайте, я вас перебил.

— Да, вот о русской нации. Тут я с вами согласен. Но, знаете, и с ней кое-что можно сделать… Для Европы слова Маркса насчет личности правильны. Там герой — ничто. А у нас героям раздолье. У нас человек, личность эта самая, много еще может сделать…

Лев говорил, увлекаясь, но не забывал искоса поглядывать на Богданова. Тот тянул из стакана чай и внимательно слушал.

— Н-да, — протянул он. — Знаете, у вас мысли о-о! — Николай Николаевич повертел около головы пальцами. — Вы с умом. Учились?

— Только что окончил. Полный курс наук прошел, — сказал Лев и отодвинул пустой стакан.

— Это видно. А знаете, мысли у вас смелые. Я бы вам советовал поосторожнее с ними.

— Да это только с вами. Ведь вам-то я не поврежу, своими глупостями. Вы ведь крепче дуба стоите!

Богданов оборвал разговор и ни с того ни с сего начал; рассказывать Льву об охоте. Тот и здесь обнаружил богатейшие познания.

Богданов в упор поглядел на Льва и тихо спросил его:

— А Маркевича вы видели?

— Он сейчас «в положении»…

— А, вот как. Да вы… Сапожник я, Николай Николаевич. Сапожник и только… И вам признателен, что не гнушаетесь нашим обществом.

Богданов внимательно посмотрел на Льва, допил чай и ушел.

Лев подмигнул Юленьке.

— Непонятные у вас какие-то разговоры! — сказала она.

— А зачем вам понимать, Юленька? Все будете понимать — подурнеете.

— А вам не все равно — дурнушкой я буду или?..

— Избави бог, не люблю дурнушек. — И, понизив голос, Лев спросил: — Он что, уезжает?

— Да, на две недели.

— Сегодня?

— Вечером.

— Ну, хорошо. Я сегодня ночую дома. Вы откроете мне?

Юленька опустила глаза.

Работа начала прибывать как-то сразу. Верхнереченцы, рискнувшие попробовать резиновую подошву, разнесли по городу весть о необыкновенной прочности и чистоте работы Льва. От клиентов не стало отбоя.

Лев начал подумывать о том, чтобы вместо мифического Ваньки, которым он напугал Зеленецкого, завести настоящего помощника; надо было освобождаться от галош и начинать настоящую работу, ради которой его послали в Верхнереченск.

Лев часто получал письма, он их грел на огне, смачивал какой-то жидкостью, снова грел.

Сообщения в письмах были невеселые. Читая их, он хмурился, ругался про себя, обзывал кого-то идиотами, с трудом заставлял себя успокоиться и снова сесть за галоши.

И вот однажды он вспомнил просьбу Петра Ивановича Сторожева о том, чтобы взять его сына, Митю, из Двориков.

По расчетам Льва выходило, что Мите сейчас десять — одиннадцать лет.

«Самый милый возраст для такой работы, как у меня», — подумал Лев.

Были у Льва и другие соображения, которые требовали его поездки в село. Соображения эти были более серьезными, чем те, которые касались Мити Сторожева и обещания, данного Львом Петру Ивановичу.

Неделю спустя после своего разговора с Богдановым Лев получил письмо, которое тут же сжег.

На следующий день вечером он отправился на вокзал. В десятом часу должен был прибыть скорый поезд из Москвы. В Верхнереченске он стоял двадцать минут.