— И дубы падают! — сказал Лев.

Богородица смеялся беззвучно.

— Лев, а Лев, — сказал он.

— Ну?

— А что, если Сергея… того…

— Договаривай.

…убрать?

Лев повернулся к Богородице. Тот широко раскрытыми водянистыми глазами глядел на Льва. Этого мертвенного взгляда Лев не переносил.

— Отверни морду! — закричал он.

— Он моего батьку в Соловки сослал.

— И плевать! Не суйся в чужое дело.

— Его убить надо!

— Вот дурак. Ну и дурак. Убьешь — нового посадят. А тебя — к стенке.

— Бог поможет — не поставят, — угрюмо пробубнил Богородица. Он сидел все так же неподвижно.

— Дубина. Какому же ты теперь богу молишься?

— Я пойду. — Богородица поднялся.

— Стой! Если ты, — прошипел Лев, — хоть пальцем двинешь без меня, — смотри. Ты меня знаешь!

— Лев, а Лев, — зашептал Богородица. — Тебе, что, жалко его?

— Сейчас не время, Миша. Его без нас уберут. А не уберут — я о тебе не забуду… Пожалуйста, работай.

Богородица подошел к двери, постоял около нее, подумал что-то и сказал:

— А истину я нашел.

— С чем и поздравляю, — буркнул Лев и принялся за галоши.

— Истину только я знаю. Ты еще за ней прибежишь. А я тебе тогда шиш покажу.

Он вышел, но через минуту возвратился назад. Лев изумленно посмотрел на него.

— Чего тебе?

— Слушай, Лев. Театр закрывают на ремонт, я хочу ехать в Дворики. Поедем вместе? По старым местам походим!

— Это мысль.

— Дней на десять. Отъедимся, отоспимся. С девками побалуемся.

— Увлекательно говоришь. По девкам-то, видать, скучаешь больше всего?

— Да как сказать…

— Знаю я вашу жеребячью породу. У нас в Пахотном Углу попович с четырнадцати лет баб в омет водил.

— А бабы-то у нас какие! Крупитчатые. Не то что городские.

— Ну, брат, умей выбрать. И здесь есть бабы всякого сорта.

— Поедем?

— Вероятно, поедем.

— Дней через десять, ладно? Собирайся.

— А что мне собираться? Пальто в руки, и вся недолга.

— Да, новость есть, — вспомнил Богородица. — Вчера Андрей и Джонни вызвали Николу в беседку. Мы, говорят, больше ждать не хотим. Либо ты расскажи нам о своих планах, либо мы пойдем к Льву.

— Так и сказали?

Опанас говорит: «Губите вы себя! Кому, говорит, доверяетесь, — авантюристу?» А Андрей ему в ответ: «Лучше с авантюристом, чем с тобой!»

— Ловко!

— Ребята к тебе сегодня хотят прийти. Для разговора.

— Приходи и ты!

— Ладно.

Вечером Лев почувствовал головную боль. Это его встревожило. Боли приходили теперь очень часто и с каждым разом были все мучительней. Лекарства не помогали, докторов Лев не любил. Он ложился в таких случаях в постель.

Комнату заволакивал вечерний сумрак. Мимо окон проходили люди, тени их проползали по серому потолку. Эти уходящие тени вызывали в Льве глубокую тоску. Потом серое марево за окном стало гуще, тени исчезли, тьма втянула в себя углы и очертания предметов.

Лев лежал навзничь. Вверху, в глыбах тьмы, свисавшей с потолка, появлялись и исчезали желтые и зеленые пятна. Они не пропадали, когда Лев закрывал глаза, опускались к нему и снова поднимались, кружились и поминутно меняли очертания. Лев лежал несколько часов. Длинной, нудной чередой тянулись бесформенные, клочковатые мысли.

По временам он слышал какие-то гулкие удары. Он прислушивался и ничего не понимал. Лишь потом, когда боль утихла, он догадался, что это били часы в столовой. Он забылся, пока в пустоту не вплелась однообразная мелодия.

За стеной играли на гитаре. Лев повернулся на бок, кровать под ним заскрипела. Гитара смолкла, и Лев услышал, что его окликают. Он не ответил, потому что моментально заснул, и все это — и звенящая мелодия гитары, и тихий голос, окликнувший его, — показалось ему сном. Потом в дверь кто-то тихо и настойчиво постучал.

— Кто там? — спросил Лев.

— Это я, Юля. Можно к вам?

Прежде чем Лев ответил, дверь скрипнула, во мраке обозначилось белое пятно. Юля села на кровать.