Шрифт:
— Да, — вспомнил он. — Помнишь, я давал тебе адрес Сторожева. Он бежал сначала в Румынию и служил там в сигуранце, потом перебрался в Польшу. Там он до сих пор служит в разведке, в дефензиве. Это точно, это мне по секрету сказали. Пригодился тебе его адрес?
— Нет, потерял.
И чтобы переменить разговор, Лев спросил:
— А это чья изба?
— Брата Петра Ивановича — Семена. Он председателем в здешней артели. Они тут затеяли сообща обрабатывать землю.
— Коммуна, что ли? — спросил Лев.
— Нет, до коммуны не дошло. У них и без того война идет. Погоди, мы еще на сход с тобой отправимся. Послушаем, как мужики ругаются.
После ужина Лев и Богородица вышли на крыльцо. Мимо поповского дома шел человек в военной форме. Он вел за руку мальчишку.
— Шельмец, — приговаривал он. — Я тебе покажу озорничать.
— Это вот и есть Ленька! — шепнул Богородица.
— Что ты? Ведь он молодым должен быть.
— Говорю — поседел.
Ленька остановился у крыльца, поздоровался с Богородицей и пристально посмотрел на Льва, словно что-то припоминая.
— Из города? — спросил он, свертывая цигарку.
— Оттуда.
— Жарынь-то какая, благодать. Да не верещи ты, — цыкнул он на мальчика — тот стоял, ухватившись ручонкой за отцовскую рубаху, и хныкал.
— Хороша погода.
— Почем хлеб в городе?
Богородица ответил.
— А ты что, на побывку приехал?
— Вот их хочу к себе перевезти. И так забот полно, а я тут еще в артельные дела ввязался.
— Как там у них?
— В артели-то? Они себе землю, ту, что вокруг озера, требуют. Земля сторожевская, а они все — красные партизаны. По праву им принадлежит земля. Так нет, уперлись, кулаки чертовы. Не дадим, кричат, больно-де жирны, и озеро им, и землю им.
— Жадничают.
— Не говори. Как волки вцепились. И кто? Пантелей Лукич да Селиверст Петров. Чуть не в драку. Бандитское семя. Зря я их в антоновщину не стукнул.
— Это что за Селиверст? — безразлично спросил Лев.
— Заместителем председателя бандитского комитета был, — ответил Ленька. — И тогда над нами глумился, и сейчас глумится. Ох, шкура! Не знаю, что это с ними канителятся. Ну, пойдем! — Ленька взял сына за руку.
— Как Наташа? — спросил Богородица.
Ленька махнул рукой.
— Плохо. Две недели здорова, месяц больна. Измучился.
— Ты бы ее в город повез.
— Вот хочу взять к себе в часть. Лечить буду. Ну, прощайте.
— Н-да, — протянул Лев. — Вот так стегануло Леньку!
Темнело. В селе кончили ужинать, девки собирались «на улицу». Где-то уже пели под гармошку.
— Идем, — предложил Богородица.
Вдоль Большого порядка шла «улица». На бревнах против школы сидела толпа. Гармонист играл «страдание», девушки пели:
Ах ты, милый, где ты, где ты, Про тебя идут газеты…Едва успевала окончить прибаску одна, другая затягивала свою:
Ах ты, милый, где ты тама, Отзовись хоть телеграммой.Третья пела следующую:
Дайте, дайте мне наган с ручкою зеленою, А потом меня найдете в саду застреленную,Лев давно не слыхал прибасок; он, улыбаясь, слушал состязание девушек:
Ты не думай, милый мой, что гонюсь я за тобой. Я гонюся за другим, за товарищем твоим.Лев оглянулся, Богородица исчез.
«Вот подлец, — подумал Лев. — Кралю ищет».
Вы разрежьте мое сердце, вы разрежьте поперек, Вы разрежьте поперек, посмотрите, кто завлек…— Мишка! — крикнул он. Ответа не было.
Пойду в лес, я стану к дубу, Обниму я свою Любу.Другая пела:
Пойду в лес я, стану к вязу, Завлеку обоих сразу.Состязание длилось больше часа. Казалось, запас прибасок у девушек неиссякаем. А гармонист все так же скучающе, положив голову на гармонь, выводил «страдание».