Все помолчали, после чего генерал-полковник, зевнув, проговорил:

— Все это войдет в военную историю как блестящий пример оперативного искусства русских.

— Да, они научились воевать, что и говорить. — Адам стоял, прислонившись к двери.

— Садитесь, Адам. Что вы стоите?

— Спасибо, эччеленца! — Адам сел. — Можно курить?

— Разумеется. Вытяните и мне сигару вон из того ящика.

Шмидт, сидевший у стола и листавший Библию, опередив Адама, передал сигару генерал-полковнику и заодно угостил себя.

Адам усмехнулся украдкой — вдобавок ко всем прочим «добродетелям», которыми в избытке был набит Шмидт, он любил выпить и покурить на чужачка.

— Что вы читали в Библии, Шмидт?

— Я перечитывал Экклезиаста, господин командующий. «Все суета, — сказано здесь. — … Кружатся ветры на кругах своих и возвращаются на круги свои».

— Вряд ли мы возвратимся на круги свои, — пробормотал генерал-полковник.

— Нас одно может утешать: германская нация не забудет наших страданий и подвигов, — возразил Шмидт.

Адам поморщился.

— Мы отвоевали для нации такие грандиозные жизненные пространства… — с пафосом продолжал Шмидт, но Адам остановил его.

— Разве господину генералу неизвестно, что на огромных территориях, завоеванных нами, хозяйничают Советы и партизаны? Даже в самых глубоких наших тылах?

— Мы уничтожим их, — отмахнулся Шмидт. — Нет, теперь границы рейха необозримы. Возврата к старым быть не может. Трудно поверить, что там, где мы сидим, проходит пограничная полоса с Советами…

— Которая горит под нами, — пробормотал Адам.

— Это поразительно, — не желая слышать Адама, сказал Шмидт, обращаясь к генерал-полковнику. — И уж будьте уверены, германская нация не уступит ни клочка завоеванной земли.

— И это кладбище, — добавил Адам с ироническим огоньком в веселых серых глазах.

— При чем тут кладбище? — Шмидт надменно поджал губы.

— При том, что эта полоса уже есть кладбище, которому суждено стать огромным. Вот при чем.

— Уж этот мне пессимизм! Один идеалист, другой пессимист. Ну и компания! — Шмидт посмеялся.

— Напротив, оптимизм, господин генерал-лейтенант. Я заживо кладу себя под деревянный крест ради фюрера. Разве это не есть высший оптимизм? Пусть граница пройдет через мою могилу. Уверяю вас, на том свете это доставит мне массу удовольствий.

— Это юмор висельника, Адам, с вашего разрешения.

— Я известный шутник, господин генерал-лейтенант. И что нам остается делать в нашем положении, как не шутить? Пусть будут мрачны те, кому после нас придется цепляться за границы рейха — старые или новые, безразлично. Пусть они вопят и бьют в барабаны по поводу священных и суверенных прав, пусть снова кричат о жизненном пространстве. А ведь так будет, если мы понесем поражение, непременно будет. К сожалению, уроки истории слишком быстро забываются. Не дай бог, чтобы тем безумцам, которые переживут нас, пришла в голову преступная мысль снова посчитаться с Советами. — Адам помолчал. — Впрочем, мне-то что. Я буду на том свете, где пространства для умерших не занимать.

— Вы не правы, Адам, — со смехом остановил его генерал-полковник. — После этой войны пространство для душ, вознесшихся на небеса, сильно сократится. Не придется ли господу богу подумать о расширении его, как вы думаете? Может быть, ему тоже придется вторгнуться в пределы сатаны?

Адам долго смеялся.

— Однако скоро двенадцать, — поглядев на часы, сказал генерал-полковник. — Ладно, выпьем без Зейдлица и Роске. Они, вероятно, решили провести эти минуты со своими офицерами. Несите «Клико», Адам.

— Оно в снегу, эччеленца, во дворе. Я сейчас. — Адам вышел и вскоре вернулся с шампанским.

Покончив с гусем и незаметно выскользнув из пиршественного чертога, Хайн шел по пятам за Адамом. Бутылки с шампанским, замеченные Хайном, настроили его на веселый лад. Ясно, угостят и его. После гуся — шампанское! Это уж действительно настоящий пир, черт побери!

Без двух минут двенадцать Адам выстрелил в потолок пробкой, без одной минуты двенадцать Хайн помог ему разлить шампанское в бокалы. Ровно в двенадцать они поднесли шампанское к губам.

Ровно в двенадцать стены подвала дрогнули от разрывов снарядов. С потолка посыпались пыль и куски штукатурки. Раздался еще один очень близкий взрыв.

Хайн выбежал в коридор. Там, где он пировал несколько минут назад, зияла громадная дыра: снаряд, пройдя через три полуразрушенных этажа универмага, вдребезги разнес уборную. Свет в коридоре погас от взрывной волны. Люди метались в темноте. На верхних этажах, где бессменно дежурил офицерский охранный батальон, тоже началась паника. Люди отчаянно вопили, бежали стремглав вниз, кто-то стрелял, а канонада сотрясала все здание. Стреляла тяжелая артиллерия из-за Волги и все орудия, стоявшие на городском берегу, минометы и пулеметы; длинные трассирующие линии разрезали тьму ночи.