Поезд начинает замедляться. За окном тянутся гаражи, сараи, картофельные поля, железнодорожные бараки, шалаши, ржавые вагоны, потом почти сразу без перехода депо.

Дверь в купе открывается, просовывается мужик мрачного вида и начинает предлагать украшения недорого. Станция рядом, сейчас будет водокачка, водокачку зачем-то красят в оранжевый.

И паровоз-памятник тоже красят. Не в оранжевый хотя бы, в зеленый. Интересно, зачем им зеленый паровоз?

Луговое. Техническая остановка.

Навстречу движению по перрону медленно шагает сверкающая гора. Ростом в два с половиной метра, и шириной во столько же, настоящий стог. Продавец игрушек. Только какой-то совсем уж баснословный. Игрушки свисают с него в разные стороны разноцветными гроздьями. Котики, злые птички, смешарики, чебурашки, рыбки собраны в пучки и косицы, как луковицы. Из подмышек выглядывают игрушки побольше, львы и тигры, и дельфин, и почему-то плюшевый самолет с погнутым пропеллером. За спиной продавца мохнатая коричневая горилла с подозрительными взглядом, на шее синий слон. Кроме того, продавец увешан гирляндами, они переливаются огнями, плюются стробоскопами.

Алька, наверное, этим продавцом восхитилась бы. Потребовала бы выйти наружу и не удержалась, купила бы себе летающую тарелку, или калейдоскоп кошмаров, или ехидну-хохотунью, а я подумал, что это, наверное, странная жизнь, ходить вот так и продавать игрушки, и зимой и летом, в любую погоду, идешь, а у тебя на шее все время неприветливый Кинг-Конг.

Поезд останавливается.

На перроне образуются остальные торговцы. Брусникой, клюквой, сушеными грибами и другими припасами прошлогоднего лесного урожая. Луком в ведрах, и красным и белым, и картошкой, и патиссонами.

Стоянка двадцать минут, до Абакана далеко, пассажирам ехать скучно, они выходят на перрон и покупают самодельные бутерброды, бластеры, стреляющие присосками, липучки-ползучки, съедобных желатиновых змей, красный лук, он выглядит всегда так, что его хочется купить. Клюкву берут, хитрый дядька рассыпал клюкву по пластиковым стаканам и продает ее с сахаром. Пирожки берут, пирожниц больше всего, все с армейскими термосами, с корзинами. Яблоки. Конечно, сейчас яблоки уже не очень, но продавцы выставляют в ведрах самые красные и красивые, так что даже мне хочется купить.

Начинается дождь. Не проливной, мелкий, назойливый, люди, стоящие на перроне, раскрывают зонты над головой, но не все, некоторые так и остались. Оживает радио, стандартный желдор-прогон про террористическую угрозу, бдительность и сотрудничество с органами правопорядка.

У нее все хорошо, я знаю. Сумка, институт, макияж. Громов. Почему-то я не очень удивлен.

Появляется еще один продавец игрушек, еще один человек-гора, только этот, в отличие от своего товарища, специализируется на крупных игрушках, и от этого увешан большими слонами, китами и почему-то пришельцами – смешными глазастыми пришельцами кислотно-зеленого цвета и черными лобастыми пришельцами-ксеноморфами, наверное, пришельцы сейчас в моде. За торговцем пришельцами тащится пацан со своей матерью, пацан психует и указывает пальцем, желает ксеноморфа, но мать явно не соглашается на эту гадость, ругаются. А этот ксеноморф ничего, я бы купил. Интересно, челюсть выдвигается? А раньше ее не интересовали сумки, раньше она с пакетом ходила везде. И Громову по башке вувузелой.

Наталья Дмитриевна. Как всегда с тележкой. Та же коляска, только теперь передние колеса голубые и большие, апгрейд. В тележке обычный ассортимент, картошка и жареная курица, банки с груздями и солеными огурцами, блины с творогом. Морс. Печенье, самое вкусное в мире. На шее у Натальи Дмитриевны рыба. Связки вяленых подлещиков, я помню, она их вялит просто мастерски, с использованием лукового настоя и самодельного яблочного уксуса, так что мелкие кости внутри растворяются и получается…

Одним словом, очень вкусно. Блины с творогом, кстати, тоже весьма, даже Альке тогда понравились.

Ну и морс. Клюквенный.

Наталья Дмитриевна выглядит устало. Впрочем, может, это из-за дождя, в дождь все выглядят старше и печальнее, мучаются, сутулятся, и люди, и собаки. Герда бредет за ней, пристегнутая коротким поводком. Медленно, приволакивая правую заднюю ногу. Она тоже… Выглядит устало. Растолстела, стала круглой и пухлой, спина под весом просела, и пузо волочится почти по асфальту. Нелепый самодельный намордник, тяжелый и уродливый, перемотанный синей изолентой. Язык вываливается между прутьев, видно, что Герде тяжело.

Они медленно шагают по перрону.

Герда поворачивает голову и смотрит вверх. На вагон. На меня.

Герда смотрит сквозь прозрачным взглядом своих белых глаз.

Наталья Дмитриевна предлагает блины, бутерброды и морс, предлагает рыбу, протягивает на вытянутой руке пластиковый стаканчик с самыми вкусными семечками в мире, корзинку с самым замечательным печеньем.

Она продаст пироги, и печенье, квас и морс, и имбирный лимонад, и бутерброды, скопит к осени денег и поедет. В Таганрог. В Коктебель. В Тарханы. По пушкинским местам.