И то сказать, человек — единственное существо в погоде, которое эту погоду ругает.

Капли падали с неба на землю, видимо, думая, что так и нужно.

И с этим нельзя было поспорить — не на небо же с земли было падать каплям.

Мы побежали; и я впервые обратил внимание на то, как смешно бегают девушки на каблуках.

Но, чувствуя, что вода заливает, Аня, сняла туфли и весело зашарнирила коленками, форсируя поасфальтовые потоки и прихлопывая лужи голыми пятками — ладошками ног.

А лужи фонтанировали под ее шагами радостными фонтанчиками; и, несмотря на дождь, я видел, что Энн нравится делать то, что она делает.

— Меня отжимать придется, — вздохнула Энн, переводя дыхание и проводя руками по мокрой ткани платья, когда мы оказались в подъезде. В замену слов: «Я сделал бы это с удовольствием», — я просто улыбнулся ей в ответ.

Который был не ответом, а откликом.

— Здорово! — крикнул я, перекрикивая гром, и она ответила:

— Ошарашивательно!

Уже за порогом моей мастерской, она вновь перевела дыхание:

— Вас волнует то, что у вас в доме появилась молодая женщина? — Энн произнесла слово «женщина» — делая на нем ударение, как некоторые мои коллеги, представляясь незнакомым людям, делают ударение на словах «Заслуженный художник…»

И я признался:

— Меня волнует то, что молодая женщина может простудиться, — неумышленно дразнясь, я сделал ударение на слове «простудиться» — как некоторые мои коллеги делают ударение на словах «Народный художник…»

И у нас вышла имитация диалога ударений — как выходят имитацией и некоторые диалоги, и любые имитации…

…Однажды моя приятельница, журналистка Анастасия, сказала мне:

— Знаешь, Петька, вокруг тебя постоянно крутится куча женщин. Люди видят это и относятся к этому по-разному: кто-то говорит, что это правильно, а кто-то критикует тебя за это.

Но никто не называет тебя старым похотливым придурком.

— Наверное, потому, что я не похотлив, — ответил я и поинтересовался:

— А ты сама к кому относишься: к тем, кто считает это нормальным, или к тем, кто меня ругает?

— Я?

А как ты думаешь?

Если я сама из тех женщин, которые крутятся вокруг тебя.

— Спасибо, друг мой, — проговорил я и прибавил хотя и шепотом, но без вздохов — скорее с улыбкой:

— Это не женщины крутятся вокруг меня.

Это я кручусь вокруг вопросов, волнующих женщин, ставших мне близкими…

…А делать нам с Энн что-то надо было. Ведь для того, чтобы высушить ее мокрое платье, это платье нужно было снять.

Мы смотрели в глаза друг другу, понимая, что подошли в незримой черте, главной чертой которой было то, что она была именно зримой; и я придумал выход:

— Давай, — сказал я, — предположим, что я хочу написать с тебя картину.

Энн промолчала недолго и перешла нашу черту словами:

— Уговорили…

— Значит, я еще могу уговорить умную женщину раздеться.

— А может, именно та женщина умная, которую мужчина может раздеться уговорить.

Только…

— Что — только? — По жизни я знал, что настоящие проблемы возникают именно тогда, когда кажется, что все проблемы уже решены.

— Только… На мне нет трусиков.

— Пусть это будет самая большая проблема в наших отношениях, девочка.

Обещаю не смотреть на тебя, — взял я на себя маловыполнимое обязательство.

Должен же я был в этой ситуации хоть что-то взять на себя.

Энн в ответ пошептала что-то вроде: «Сомневаюсь», — и будь я позанудливей, наверняка проскрипел бы: «Ну и молодежь пошла. Не верят даже тогда, когда их обманывают…»

Но так как мое занудство взяло отгул, я сказал:

— С другой стороны, мы ведь собрались писать картину. И если в обычной ситуации мужчина смотрит на женщину: глаза, ноги, грудь — то на картине, изображающей обнаженную женщину, смотрят прежде всего на нежное гнездышко.

Словно проверяя: не забыл ли художник изобразить главное.

Ну, так не скрывай его, а хвастайся им.

— Нежное гнездышко? Как вы это красиво назвали.

Некоторые телевизоры говорят просто: «Бип».

— Да.

Но когда я слышу «бип» по телевизору, я начинаю думать, что у нас «бипанутая» жизнь.