И для того чтобы решить — как вернуть ей долг, мне нужно было разобраться в том, что она из себя представляет.

И что из себя представляю я…

…У этой худенькой девушки в огромном московском регионе не было никого, кроме мамы, которая тоже была не оттуда, где находилась.

Она искала, пока сама не зная что; и этим чем-то случайно оказался я, о котором она хоть что-то слышала, не зная даже того — правдой ли являлось услышанное.

На моем месте мог оказаться кто-то совсем другой — это она не могла оказаться не на своем месте.

Ее место определило время, доставшееся ей совсем не по ее вине.

Время перемен.

Перемен, воспеваемых неразумными революционными поэтами, и о которых древние восточные мудрецы говорили как о проклятии: «Жить тебе в эпоху перемен…»

…Когда-то, в те времена, когда словосочетание «эпоха перемен» было темой почти всех разговоров, я спросил своего друга, художника Григория Керчина:

— Эпоха перемен к лучшему…

Почему же сейчас многие стали хуже проституток? — И Гриша ответил, подумав всего немного:

— Эпоха перемен это когда проститутки оказываются лучше многих…

…Энн вступала в иную жизнь, отличную от той жизни, в которой жили ее родители.

И ей нужна была не соломинка, а стартовая площадка, на которой были бы ориентиры, по которым предстояло идти.

А еще ей нужно было банально зарабатывать деньги, для того чтобы она могла помогать маме и учиться.

— Кстати, где ты хочешь учиться? — спросил я, думая о том, что я мог бы ей посоветовать.

И она, во второй раз за сегодняшний день, показала, что умеет уже делать, пока я еще думаю:

— Я уже учусь в двух универах на заочке: на экономическом и юридическом, — сказала она; и мне ничего не оставалось, как подумать: «Ну, что же, только умные умнеют…»

И чуть помолчав, я сказал:

— Не волнуйся.

Если я не сумею придумать что-нибудь сам, мы с тобой вместе что-нибудь придумаем…

…Нам обоим предстояло пройти по территории ее жизни, которая была и территорией ее мировоззрений; и выходило так, что в этом путешествии мы оба оказались первооткрывателями — хотя территория эта формировалась ей одной.

Я не имел права ограничить ее взгляды на жизнь своими взглядами, а должен был просто попробовать дать событиям и явлениям, формировавшим ее, те названия, которые считал правильными.

Возможно, что в чем-то я ошибался, но мое стремление не дать эпохе возможность обыдлить эту ставшую мне не чужой девушку было искренним.

А еще я не хотел, чтобы эта девочка стала обывателем…

…Однажды, не помню уже, по какому поводу, мы заговорили об обывателях с критиком Галей Галкиной, с которой мы если говорим, то всегда спорим, а если не спорим, значит, не разговариваем.

Она сказала что-то вроде того, что обыватели меня не поймут, и я ответил ей:

— Обыватели — это те, кто думает, что на них прогресс закончился.

Они готовы остановиться на том, что есть.

Обыватели не бывают первопроходцами; кстати, настоящими художниками они тоже не бывают.

Галкина спросила:

— Почему же тогда их так много?

— Потому что обывателем быть удобней всего.

— Ты против обывателей?

— Обыватели — балласт эволюции, — сказал я, думая, что ставлю в нашем споре последнюю точку, но последнее слово осталось все-таки за Галей:

— Понятно.

Они спасают эволюцию от постоянных опрокидываний вверх тормашками…

…Энн сумела строить свои вопросы так, что ее одетые в слова вопросы временами увлекали меня даже больше, чем ее обнаженные коленки.

И своими вопросами она выстраивала мои собственные мысли по ранжиру.

Но пока вопросы предстояло задавать мне.

— Откуда ты? — Это был самый простой из вопросов, которые я мог и должен был задать.

Энн поднялась с дивана и, в нелишний раз продемонстрировав мне свои длинные ноги, подошла к стеллажу, на одной полок которого стоял глобус.

Это напоминание о том, что Земля все-таки круглая, служило мне для того, чтобы крестиками отмечать те города и страны, куда уезжали мои картины.