– Ну что, дотащил? Я думал, ты там до ужина провозишься.

В холодильнике было пиво в банках. Эрик открыл одну, едва не заляпав пеной белый сарафан Виты, и протянул девчонке. Та только фыркнула:

– Ничего умней не придумал? Жара такая… Мама меня убьет, если заметит.

– Тогда пойдем купаться?

– Ну его. Там эти павианы всю воду перемутили.

Назревал кризис. Геллерту было даже интересно: что дальше? Предложит ей пойти за скалу целоваться? Или чего покруче? Старшеклассники сюда приезжали именно за этим. Вообще странно, что субботним утром они были на Ключах одни. Ах да, сегодня же матч…

Геллерт взял себе пиво и, присев на теплый валун, принялся прихлебывать маленькими глотками. Пена пощипывала нос. Настроение улучшалось. Вита, открыв себе «спрайт», теперь подняла на лоб очки и глядела на источник, где Джек и Джош прыгали в воде, как два веселых бабуина.

– Может, покурим? – предложил Эрик, опускаясь на корточки рядом с шезлонгом.

– У тебя что, травка? – хмыкнула Вита.

– Нет. Кое-что покруче.

Он с таинственным видом запустил руку в поясную сумку – пижонскую, кожаную, в ковбойском стиле – и вытащил оттуда несколько разноцветных пакетиков наподобие тех, в которых продавались растворимые соки.

Глаза Виты расширились.

– Ух ты… спайс?

– Спайс, – гордо улыбнулся Эрик.

По спине Геллерта пробежал холодок, хотя камень был нагрет на солнце, а от скал несло жаром. Он слышал про спайс, но никогда не видел – не говоря уж о том, чтобы попробовать. Отец не раз ругался, клял «долбанутых торчков». Спайс делали из каких-то отходов химического производства на заводе, и подпольные лаборатории то и дело накрывала полиция. Пару раз даже останавливали все производство, и приезжала комиссия из столицы штата.

– Откуда у тебя? – выдохнул Геллерт.

Эрик снисходительно улыбнулся.

– Места надо знать. Так что, покурим?

Глазастые Джек и Джош уже выскочили из бассейна и мчались к ним, рассыпая во все стороны вонючие брызги. Вита взвизгнула и закрылась руками. Эрик рассмеялся. Солнце, вынырнув из-за скалы, отразилось в источнике и зажгло на воде слюдяную пленку. Дело шло к полудню. Суббота, одиннадцатое августа, последний год до Посещения.

Они выехали на рассвете колонной. Прокатились мимо кладбища, и половина туристов испуганно сжалась, занавесив окна, а половина, напротив, приникла к заляпанным стеклам. Хиллер боялся кладбища. Он знал, что никто не придет к нему оттуда, потому что родители были похоронены не здесь – а та, что могла бы прийти и, прижавшись белым лицом к окну, взглянуть укоризненно – у той не осталось тела, матрицы, с которой Зона лепила манекен. И все же Хиллер не смотрел. А кладбище в розовых утренних лучах казалось совершенно невинным: подумаешь, разрытая земля и несколько покосившихся памятников. Туристы разочарованно отвернулись и загомонили, обмениваясь впечатлениями. Хиллер уставился на спинку переднего сиденья. Саакянц, восседавший там, с трудом вывернул шею и ободряюще улыбнулся коллеге.

Когда приехали на место, скалы были еще синими, и от них тянулись длинные тени – а в остальном все выглядело так же, как двадцать два года назад. Ах нет. Не так. За Серной расщелиной, над желтой дымкой испарений, виднелся длинный унылый забор из колючей проволоки. Над забором торчали редкие вышки с прожекторами, и тянулась вдоль него пыльная грунтовка, по которой регулярно разъезжали на армейских джипах и броневиках ребятки Квотерблада, «жабы» в местном диалекте. Со скал все это отлично просматривалось, а если поглядеть в бинокль, то видны были даже белые кости на серой земле: лошадиные, как быстро определил Хиллер.

Туристочки в шортиках, купальниках и неизменных ожерельях из «черных брызг» выскочили из автобуса и сразу бросились смотреть на кости, выдирая друг у друга бинокли. Там поднялся восторженный визг и писк. Саакянц, довольно хлопнув себя по выдающемуся во всех смыслах животу, сполз с дерматинового сиденья и полез за спортивной сумкой. Хиллер, не взявший с собой ни купальных трусов, ни полотенец, спрыгнул на сухую землю и пошел к источникам.

Здесь тоже все изменилось – стояли палатки, буфет с прохладительными и горячительными напитками, бегали полураздетые официантки и официанты-мулаты, все в белом. Пикник, веселенький такой пикничок. Смотреть на мутно-зеленую чашу источника ему не хотелось, но взгляд невольно все возвращался и возвращался туда, к желтой кромке и серной воде, и чудилось…

Набежавшая официантка с подносом в последний момент увернулась, мило сверкнув зубками, и предложила мохито. Хиллер поблагодарил и взял запотевший стакан. Когда он вновь оглянулся, в бассейне побольше уже сидели парочки. Бассейн поменьше целиком заполнила огромная туша Саакянца. Щурясь на встающее из-за скал солнце, – оно зажгло веселые блики на колючей проволоке, огораживающей Зону от любопытства своих и чужих, – Хиллер подошел к коллеге.

Тот лежал в источнике, колышась, как огромная водоросль. Или даже как масляное пятно в тарелке супа. Смуглая кожа Саакянца, плотно натянутая на слои жира, так и лоснилась, словно натертая бальзамом. Черные влажные глаза довольно щурились. Отставив стакан, Саакянц похлопал себя по выступающему из воды пузу, пустив мелкие волны.