Пришел и рассказал, как работает у печи, сжигавшей производственные отходы. Рассказал толково и серьезно, иногда хмуря широкий лоб и рубя воздух рукой, и Геллерт даже обрадовался – как отец, оказывается, классно разбирается во всех требованиях безопасности, во всех этих заслонках и температурных графиках. Потом отец ушел. После уроков Геллерта окружили на школьном дворе. Поначалу просто его одноклассники, которых он легко отпихивал руками, потом присоединились ребята постарше, в том числе Джек и Джош. «Мусорщик, – кричали они, скаля рыжие бабуинские морды. – Мусорщик, мусорщик!» И пели, и приплясывали вокруг него, как настоящие бабуины. Он попытался вырваться из круга, его отшвырнули назад, кто-то пнул рюкзак и оттуда вылетел не съеденный на обеденном перерыве сандвич с вялой зеленью и колбасой. Все расхохотались, загоготали, на колбасу наступили… и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы не пришел Эрик. Он отвесил всего пару подзатыльников, и толпа разбежалась. Подошел к сидящему в пыли, размазывающему слезы и грязь по лицу Геллерту, протянул руку и сказал: «Ну, чего сидишь?»

С тех пор никто и никогда больше не называл его Мусорщиком. Никогда, вплоть до того дня…

От скал протянулись зубчатые лиловые тени. Наверное, это было красиво – кирпично-красная земля, белые утесы, окрашенные закатом в розовый, с горящими макушками, и глубокая синь под ними. Вода в источниках подернулась трепетным серебром. Да, вероятно, это было красиво, но Хиллер не замечал красоты. Он сидел на корточках в «целовальнике» – маленькой пещерке, известной всем хармонтским подросткам. В последнее время пещерку, кажется, использовали не по прямому назначению, а как отхожее место. В углу виднелись рваные газетные клочья, какая-то дрянь. Поморщившись, Хиллер посмотрел на дорогу.

Автобус укатил часа три назад, когда прибыли миротворцы и оцепили скалы. Туристов загнали в транспорт чуть ли не пинками, но Хиллер, знавший эти утесы лучше любого из молодчиков в касках, легко ускользнул. Он видел, как Саакянц на ступеньке автобуса ворочает тяжелой головой, выглядывая его в толпе. На мгновение захотелось спуститься туда, к людям, и не ввязываться, но нейробиолог быстро переборол искушение. Непонятно как, но всем отдыхающим у Ключей уже стало известно, что Рыжий Шухарт пошел за Шаром. Да не просто пошел, а прихватил с собой сыночка Стервятника, Арчи, кровиночку – того самого высокого паренька в автобусе.

Хиллер не очень понимал, зачем остался здесь. Не ради Нунана. Конечно, не ради Нунана. И теперь, когда внизу патрулировали голубые каски, надежда первым увидеть возвращающихся сталкеров и расспросить их тоже была слаба. И все же он решил остаться. Почему?

Серебряный резервуар с горячей сернистой водой так и притягивал взгляд. Чтобы отвлечься, Хиллер привалился к холодной каменной стене, вытянул ноги и стал думать. Он думал о Шаре. В сущности, весь Хармонт думал о Шаре, мечтал о Шаре, вожделел Шар – или, в случае скептиков, насмехался над Шаром и презирал тех, кто верил в Шар. Непоколебимый Саакянц сказал, что Шар – это ретранслятор. Если так, то можно предположить, что через него поступают сообщения с далеких небес, откуда выпали и куда умчались пришельцы. Поступают, передаются на «треножники», их считывают пифии, потом информация записывается на «булавки»… хотя у пришельцев все, конечно, выглядит иначе. «А что, – подумал Хиллер, – если наоборот? Если правы те, кто утверждает, что вся эта дрянь, которой набита Зона, – по сути шпионское оборудование? Если пришельцы собирают информацию о планете, прежде чем… Прежде чем что? А, неважно. Собирают информацию, так. Тогда получается, что источник информации вовсе не далекий маяк на седьмых небесах, а наши пифии. Они передают сигнал на „треножник“, „треножники“ – на Шар… Вот что. А те, кто приходят к Шару? Те, кто просят у Шара? „Треножников“ там никаких нет, но, может, на близкой дистанции Шар работает без всяких „треножников“. Допустим… Но тогда у нас получается что, господа? Тогда получается, что пришельцы не просто собирают информацию. Получается, они ужеизменяют наш мир. Сообразно просьбам и желаниям нашим. А дай-ка нам, добрый боженька, злата и крепкого здоровья, а врагам нашим дай прострел и лихорадку… Тогда получается, страшная вещь этот Шар. Говорят, Стервятник до него доходил. Но что может пожелать Стервятник? Денег, удачи, ну, детям здоровья и успеха в делах. А в первую очередь, конечно, денег. Деньги – не опасно. А пусти к Шару, скажем, Нунана… У Нунана все в голове поинтересней, конечно, но и Нунан не так страшен. А пусти какого-нибудь генерала… или капитана. Пусти хоть того же Квотерблада. Хотя Квотерблад устал, измотался, отпуска бы себе пожелал Квотерблад, и все. Но найдутся ведь те, кто и не отпуска…»

Хиллер и сам не заметил, как начал клевать носом. По ногам потянуло холодом. Тени у подножия скал стали еще гуще, часовые включили фонарики, и сумрак то и дело вспарывали узкие желтые лучи. Бассейны съела тьма, потом добралась и до забора с колючей проволокой, и до самой Зоны. Некоторое время Зона и тьма спорили, кто сильнее, но все же последняя победила, оставив противнице россыпь неверных сине-зеленых огоньков в развалинах завода и голубое зарево «ведьмина студня».

На небе высыпали звезды. Но их Хиллер уже не увидел – он спал.

На первый взгляд казалось, что девочка – девушка – спит. Но нельзя спать, плавая лицом вниз в парящей чаше источника. Если ты, конечно, не русалка или не амфибия, а девочка-девушка не была ни тем, ни другим.

Геллерт завороженно смотрел, как колышутся в воде ее волосы. Светлые, они теперь намокли и казались почти черными. Или это оттого, что наступил вечер, и все поблекло или, наоборот, налилось густой чернильной тьмой?

Светилось белым тело. Геллерту не хотелось приглядываться, он и так знал, что нежную кожу мертвой усеивают ссадины и синяки.

«Это аллергия, – сказал мертвым голосом Эрик. – Кто же знал, что у нее аллергия на „синьку“? Сосуды полопались… а потом она потеряла сознание и захлебнулась».

«Синька» – второе название «спайса». Может, и так. Может, у Виты действительно была аллергия, и синяки – просто полопавшиеся сосуды, а кровь и блевота в бассейне… нет, просто пена, серная вонючая пена.

Сам Геллерт проснулся под скалой. Судя по запаху и по дряни, залепившей подбородок, его вырвало. Болели отлежанная рука, щека и вообще половина тела. Он встал, пошатнулся, икнул, неверными шагами подошел к воде… и увидел Виту и остальных. Наверное, надо было что-то сделать: закричать, заплакать, убежать. Позвать на помощь? Но в голову лезли только дурацкие мысли, вроде того, что Вита была очень гордая, и ей бы не понравилось то, как они пялятся на нее сейчас – голую, нелепую и распластанную, словно лягушка в пруду. Геллерт сглотнул скопившуюся во рту горечь и поднял глаза.

На верхушках скал еще горел закат, но равнина уже засинела, и белой лентой тянулась дорога в город. А справа довольно далеко, виднелись темные заводские корпуса. Над ними желтым облаком стояли Дымы, не сдающиеся даже темноте.

– Надо что-то делать, – сказал Эрик и непонятно зачем посмотрел на Геллерта.

Джек и Джош молчали, в кои-то веки утратив сходство с бабуинами и оттого странно похожие на людей.

– Если решат, что это сделали мы, тебе ничего не будет, – продолжал Эрик, не отводя взгляда. – Ты еще мелкота. А нас будут судить.