– А ты что? – спросил он. – Давай разоблачайся и залезай.

Хиллер представил, как плещется в одной цистерне с Саакянцем, и мысленно содрогнулся. Вытер со лба пот. Рубашка под мышками и на спине уже промокла, с верхней губы стекало соленое.

– Горячо.

– Так и правильно, что горячо, – обрадовался Саакянц. – Должно быть горячо и влажно. Ты же биолог, должен знать: тепло и влага – идеальные для жизни условия. Практически первичный океан…

Хиллер, выпрямившись, приложил руку козырьком ко лбу и вгляделся в грунтовку. По грунтовке катился столб пыли. Похоже, ехал патруль.

Нейробиолог покачал головой. Как это Нунан себе представляет? Ну ладно, сидели с ними в автобусе двое – известный Рыжий Рэд Шухарт и какой-то пацан. Оба со здоровенными рюкзаками, с какими на пикник не ездят. И что? Как они тут полезут – через колючку, через вышки? Нет, что-то наш темный делец напутал. Или уйдут в скалы? А что в скалах? И, кстати, где…?

Хиллер завертел головой, отыскивая бывшего сталкера и его подопечного. Саакянц воспринял это по-своему.

– Девочек выглядываешь? Ты на туристок не гляди. Туристкам сталкеров подавай. Да поободранней. Мы для них так, тьфу, никакой романтики. Лучше приглядись к официанткам. Есть такие, что очень, очень не прочь, а вон в той палатке с зеленым тентом…

Хиллер снова присел на корточки и уставился на могучую вздымающуюся грудь физика. При каждом его вдохе и выдохе о берег чаши плескала волна.

– Пикник, – тихо сказал нейробиолог, борясь с внезапной сухостью в горле. – Ты слышал, Боб, о теории Пильмана? Он, оказывается, считает, что у пришельцев тут тоже был пикник. У нас пикник, и у них пикник. У нас бутылки, у них «пустышки». У нас консервные банки, у них «комариная плешь». Интересно, что современная физика думает в этой связи о Золотом Шаре? Это что – гигантская таблетка антипохмелина, выкатившаяся ненароком из кармана у одного из наших гостей?

Саакянц как-то подобрался, и стало вдруг видно, что он не жирный, а мощный, а глаза у него не масляные, а ясные и острые.

– Современная физика о Золотом Шаре в этой связи не думает, – с расстановкой сказал он. – Но если бы кое-кто почаще читал «Доклады» и участвовал в семинарах, то знал бы, что мы таки сделали общую запись Зоны. И есть там один забавный пик… твоих, между прочим, пи-волн, и моих… в районе карьера.

– А с этого места поподробней.

Физик восстал из воды, как кит, всплывающий за глотком воздуха. Волна окатила ботинки Хиллера. Саакянц, впрочем, уже осел обратно, упершись локтями в кромку бассейна.

– Имеется у меня мыслишка. Забавная мыслишка. Этот Шар, «машина желаний»… Короче, если «треножники» у нас излучатели, то Шар усилитель и ретранслятор. А вот что он транслирует…

Хиллер уже открыл рот, чтобы рассказать о пифии в подвале и о «булавках», когда произошло сразу несколько событий. К первому столбу пыли на грунтовке прибавился второй, двигавшийся собрату навстречу. Сощурившись, нейробиолог разглядел, что со стороны города мчится «лендровер», а из-за скал – армейский броневик. Он еще успел мысленно посочувствовать «жабам», запертым в стальном ящике броневика, когда обе машины съехались. Пыль ненадолго закрутилась огромным смерчем, скрывшим и джип, и броневик. Когда дымка рассеялась, стало видно, что из джипа выскочили какие-то фигуры. Ветер, дунувший от расщелины, донес серную вонь и человеческий крик.

Хиллер отряхнул штаны и ринулся к смотровой площадке, прыгая с камня на камень. Взобравшись туда, он совершенно не по-джентльменски вырвал бинокль из рук грудастой блондинки в красной блузе и приставил к глазам.

На грунтовке творилось что-то странное. Вывалившийся из джипа уродливый, страшный старик на костылях орал и то и дело махал руками, чуть ли не роняя костыли. Двое дюжих парней, галопом обогнув расщелину, подбежали к автобусу и принялись кричать на водителя и на женщину-гида. Третий, оставшийся на дороге, подпирал старика. Из броневика вылез Квотерблад, за последнюю неделю, кажется, еще больше пожелтевший, как скверная бумага или негодная, плохо выделанная горностаевая шкурка. За его спиной топтались двое молодчиков в голубых касках. Мерзкий старик орал на Квотерблада. Квотерблад слушал спокойно, а потом, обернувшись, кивнул своим. Те попрыгали на броню, и их машина понеслась обратно к скалам. Старик, окончательно разроняв костыли, плюхнулся на дорогу, вцепился руками в клочки редких седых волос и заплакал.

Случай с отцом был еще в младшей школе. Всех родителей приглашали в школу, чтобы они рассказали о своей работе. Когда пришла очередь отца, он не хотел идти, долго отнекивался, и мама даже заплакала – у всех папы как папы, а у нас такой бирюк.

– И что такого, – всхлипывала она, – ты же не на пособии сидишь, не наркотиками торгуешь. Работа, как любая другая, и все вы, приходя с завода, одинаково воняете и одинаково пьете, и кто там в цеху вкалывает, а кто мусор разгребает…

Отец тогда впервые в жизни ударил мать. Вроде бы несерьезно – отвесил пощечину, причем тыльной стороной руки, у той едва голова дернулась, но Геллерт подбежал и с криком вцепился в куртку отца, а потом они с мамой выбежали и вместе побежали к большому дому, а из флигеля за ними неслись крики и звон разбитой посуды…

В общем, Геллерт не рассчитывал, что отец придет на урок. Но он пришел. Большой, угрюмый, в аккуратном коричневом пиджаке – своем парадном, отглаженном и отстиранном и все же едва ощутимо пахнувшем Дымами.