Поэтому венецианцы предложили, чтобы все генуэзские купцы сняли якоря и паруса со своих судов и предоставили их в распоряжение императора, как сделали они сами. Генуэзцы были оскорблены и возражали:

— Что за чушь вы несете? Бежать для нас — значит покинуть Галату, верно? Мы трудились двести лет, чтобы сделать этот город тем, что он есть. В нем наше богатство, в нем наши дети, и ни при каких обстоятельствах мы не оставим их на растерзание волкам. В этой колонии мы родились и выросли. Мы не сдадим ее, мы будем драться за нее до последней капли крови!

Какими бы соперниками они ни были, но и Венеция, и Генуя являлись торговыми государствами и уж в этом-то понимали друг друга. Венецианцы придержали языки. Однако пышных фраз оказалось недостаточно, чтобы заставить забыть обиды или простить то, что генуэзцы продолжали поддерживать отношения с султаном. На это генуэзцы отвечали, что император прекрасно осведомлен о том, что делают их представители. Эти представители могут быть полезны и ему тоже.

В самом деле, византийская сторона не оставляла попыток договориться с турками. Генуэзский магистрат Ломеллино, зная, что судьба Перы зависит от того, будет ли достигнуто какое-нибудь соглашение, делал абсолютно все, что было в его силах, чтобы добиться такой договоренности. Однако условия Мехмеда оставались неизменными: византийцы должны выплатить репарации, а император — оставить престол. При выполнении этих условий османский властелин обещал пощадить жизни и собственность граждан Константинополя.

Многие из верховных министров Византии были склонны согласиться на эти условия. Нашлось даже несколько таких, кто открыто побуждал императора поступить именно так. Командир сухопутных войск генуэзец Джустиниани высказался еще более прямо:

— Ваше величество, бессмысленно ждать прихода какой-нибудь армии, которая спасет этот несчастный город. Очень скоро враг снова пойдет на приступ. Если бы ваше величество обдумали возможность удалиться на Пелопоннес на некоторое время, уверяю вас, что когда вы соберете армию, чтобы отвоевать свою столицу, то я, моя галера и мои люди окажутся в вашем распоряжении.

По щекам императора струились слезы.

— От всего сердца благодарю вас за совет. Денно и нощно вы и другие итальянцы, подобные вам, усердно трудитесь, защищая этот город, который даже не является вашим домом. Но как, ради всего святого, я могу покинуть свой народ?! Нет, друзья мои, это невозможно. Я предпочел бы умереть вместе со своим народом, вместе со своим городом.

Император все еще надеялся на прибытие венецианского флота. Они с адмиралом Лоредано были знакомы какое-то время. Константин полагал, что опыт и мужество Лоредано принесут больше помощи, чем десять галер.

Предсказание Джустиниани оправдалось. 7 мая, спустя четыре часа после заката, османы предприняли второй лобовой штурм.

Султан не стал повторять ошибок прошлого раза. Он бросил в бой тридцатитысячное войско на Месотихион, где стена была сильнее всего повреждена за много дней непрерывного обстрела. Туркам противостоял отряд в тысячу человек, состоявший из наемников Джустиниани и отборнейших солдат императора. Даже с добавлением резервного отряда кардинала Исидора обороняющихся набиралось менее двух тысяч.

Как и прежде, турецкие солдаты, помимо копий и луков, несли сети с крючьями и длинные лестницы, чтобы взбираться на стены. Они толпой повалили через ров в тех местах, где он уже был ранее засыпан землей.

Пушечные выстрелы смолкли, слышался лишь набат. Атакующих подгоняла дикая какофония барабанов, труб и флейт. Михайлович был в первой волне нападавших, которые цеплялись за внешнее ограждение, рискуя жизнью. Этот передовой отряд состоял в основном из солдат нерегулярных войск — таких же христиан, как и защитники города.

На краю рва выстроились отборные янычары султана с саблями наголо, чтобы заставить любого, кто струсит, вернуться в бой. Тех, кто отказывался вернуться, убивали, не колеблясь ни секунды. Михайлович понимал, что его солдаты больше боятся янычаров, чем противника, с которым они сражаются.

Защитники города бились с яростным упорством, но их враги оказались не менее упорными: им некуда было отступать. Тех, кто был ранен стрелами или другим оружием, быстро затаптывали. Атакующих, карабкавшихся на заграждение, пронзали копьями, а тех, кто пытался залезть по трещинам в стене, отборные защитники убивали точными ударами, прежде чем те успевали вскрикнуть.

Но скольких бы нападавших ни убили храбрые защитники, на их место приходили новые, и обороняющиеся неизбежно начинали уставать. У них было слишком мало людей, чтобы сменять друг друга. Они не могли позвать себе на смену солдат с других участков стены. Они знали: в любой момент можно ожидать атаки на Пигийские ворота на юге или на участок стены, окружающий императорский дворец на севере. Хотя турецкие войска пока не наносили ударов в этих местах, они выстроились вдоль стены, готовые ударить, как только вспыхнет сигнальный огонь. Турецкие корабли (и те, что стояли за цепью, и те, что находились в заливе) не нападали, но постоянно перемещались, не давая судам христиан сдвинуться с места.