Уже одного этого было достаточно, чтобы напугать народ. Но ужас еще больше усилился из-за лунного затмения, на целых три часа погрузившего город во тьму в ночь полнолуния. Для глубоко суеверных греков трудно и представить более зловещее знамение: ведь луна была символом Византийской империи. Непоколебимая уверенность в том, что Бог оставил их, тяжелым грузом давила на сердца людей.

На следующий день горожане прошли по центру города с крестным ходом, неся перед собой икону Богоматери. В процессии участвовали все жители города, кроме защитников, которые не могли оставить свои посты. И вот, когда шествие достигло центра города, икона упала со своей подставки. Процессия остановилась и смешалась, пока священники пытались поднять святыню с земли. Хотя это было всего лишь изображение на доске, она показалась тяжелой, словно свинец. Понадобились объединенные усилия нескольких мужчин, чтобы наконец-то вернуть ее на место. Это происшествие еще более омрачило настроение горожан.

Однако и это оказалось не последним дурным предзнаменованием. Когда крестный ход возобновился, неожиданно грянул гром. Потоки дождя вперемешку с градом обрушились на людей, в одно мгновение превратив улицы в реки. Крестный ход не мог продолжаться, все собравшиеся разбежались по своим домам. Стук дождя, как казалось, продолжался целую вечность. В это время смолкли вражеские пушки.

На следующий день город с утра окутался густым туманом, что было совершенно неслыханным делом для конца мая. Люди шептались между собой, что этот необыкновенный туман, должно быть, поднялся, чтобы скрыть Христа и Богородицу, покидавших город.

Представители знати снова попытались убедить императора согласиться на требования противника и отречься от престола. Султан прислал еще одного гонца, предлагая Константину сдаться. Император отвечал, что он разделит судьбу своего города и своего народа.

В тот день лагерь османов тоже переживал волнения. Осада продолжалась уже пятьдесят дней, но Константинополь все держался. Несмотря на постоянные обстрелы, ни одному турецкому солдату не удалось проникнуть за внешнюю стену. Пришли вести о том, что в город движется венецианский флот, который может появиться со дня на день. Те, кто видел, сколь неэффективно действовал османский флот до сих пор, не мог питать оптимистичных иллюзий насчет того, чем кончится морское сражение с хорошо вооруженными венецианскими кораблями.

Кроме того, ходили слухи, что венгры посылают армию на помощь городу. Если прославленный Хуньяди нарушит договор с турками и переведет армию через Дунай одновременно с приходом венецианского флота, 160-тысячное османское войско не сможет продолжать осаду.

Именно таким положение представлялось туркам на военном совете 26 мая.

Халиль-паша не собирался упускать удачную возможность. Он заговорил со страстной убежденностью:

— Мы должны снять осаду и прекратить сражение. Нет ничего позорного в том, чтобы отступить от Константинополя. И покойный султан когда-то поступил таким же образом. Правителю великого государства не следует быть безрассудным. Страны Восточной Европы не могут вечно пренебрегать мольбами Византии о помощи. Венецианцы уже отправили им на выручку свой флот. Рано или поздно генуэзцы тоже вспомнят, что и они, в конце концов, христианское государство. Османская империя должна найти мужество, чтобы выбрать почетное отступление сейчас, когда настал подходящий момент.

Слова старого визиря, имевшего больше опыта управления государством, чем любой из присутствовавших, казалось, произвели эффект на собравшуюся знать. Все смотрели на своего господина, словно впервые осознав, что султан в действительности был совсем молодым человеком, которому едва исполнился двадцать один год.

Хотя Мехмед сохранял спокойствие, Турсун, сидевший позади него, видел, как он в ярости сжимает кулаки.

Мальчик-паж был не единственным, кто почувствовал гнев молодого султана. Заган-паша поднялся со своего места и начал гневное опровержение доводов Халиля:

— Правители Европы воюют между собой. Всякий знает, что они не могут позволить себе отправить объединенные войска, чтобы прийти на помощь византийцам. А венецианский флот (даже если он прибудет), разумеется, не сумеет справиться с нашей армией. В нашем распоряжении — доблестное войско в сто шестьдесят тысяч отборных солдат. Или вы все забыли, что Александр Великий завоевал полмира с куда меньшей армией?! Отступиться теперь, после всего, чего мы добились? Об этом не может идти и речи. У нас есть один, и только один выбор — продолжать наступление.

Молодые военачальники один за другим вставали, чтобы высказаться в поддержку пламенной речи Загана-паши. Все пришли в возбуждение. Когда Мехмед объявил, что через три дня состоится новый приступ по всему фронту, никто не возразил.

Султан Мехмед II, полностью успокоившись, отдавал приказы всем командирам. Турецкий флот должен был напасть на корабли христиан и в заливе Золотой Рог, и за его пределами. Полк Загана-паши будет штурмовать стену, обращенную к заливу, а остальные войска под непосредственным командованием самого султана выполнят решительную атаку по всей стене, обращенной к суше.

Население города узнало об этом решении почти сразу же. Неизвестный осведомитель выпустил за городскую стену несколько стрел, к которым были привязаны письма.

Той ночью османский лагерь был освещен так ярко, что защитники на стене могли различить черты солдат, столпившихся у шатров. Горели не только факелы — солдаты подожгли потоки нефти, создав стену огня, в свете которой красно-золотой шатер султана выделялся на фоне всего, что его окружало. В этом свете, почти столь же ярком, как полуденное солнце, турецкие солдаты простирались ниц, вознося молитвы Аллаху под звуки флейт и грохот барабанов — и все вместе казалось защитникам каким-то бесовским действом. Шум продолжался почти до полуночи, затем в лагере все смолкло.