Мария находилась в полном замешательстве. На глазах у нее выступили слезы.

— Я не поеду к нему! — сказала она решительно.

Юзеф Понятовский принял строгий вид:

— Я повторяю: само Провидение определило, что вы послужите восстановлению нашей страны.

Но, сказавшись больной, Мария все равно отказалась от встречи с Наполеоном.

Однако ее не оставили в покое. Один из старейших и наиболее уважаемых членов правительства заявился к ней после князя Понятовского, пристально посмотрел на нее и строгим тоном сказал:

— Необходимо всем поступиться, сударыня, перед лицом обстоятельств, имеющих такое огромное, такое важное значение для всей нации. Мы надеемся поэтому, что ваше недомогание пройдет ко времени имеющего состояться обеда, от которого вы не можете отказаться, если не хотите прослыть плохой полькой.

После него к уговорам приступил сам граф Валевский. Каковы были при этом истинные чувства этого престарелого аристократа, нам не узнать никогда…

Более получаса муж убеждал Марию, от имени двадцати миллионов поляков умоляя ее посетить Наполеона. У нее голова уже шла кругом, и она не смогла отказаться. Она потребовала, чтобы муж объяснил ей, не просят ли ее стать любовницей императора. В ответ он заявил, что ничего подобного никто не имеет в виду; от нее лишь хотят, чтобы она посетила Наполеона и смогла лично и, что весьма желательно, убедительно ходатайствовать о восстановлении независимости Польши. Но если возникнет необходимость стать его любовницей, чтобы помочь делу своей страны, она должна быть готова пойти и на эту жертву.

По словам Анджея Зайончковского, «ей предложили стать его любовницей. К этому она была совершенно не готова, да и элементарные правила приличия удерживали молодую графиню».

Мариан Брандыс так поясняет происходившее:

«Где бы император ни появлялся, его встречают восторженные толпы патриотов. „Да здравствует Наполеон Великий! Да здравствует Спаситель Отчизны!“ Освобожденная от прусской неволи Польша обожает своего освободителя и старается удовлетворить все его желания. Император требует сорокатысячное войско, значит, он будет иметь это войско, даже если разоренной стране придется выпустить все свои внутренности. Император жалуется на плохое снабжение армии, и самые почтенные варшавские нотабли бредут ночами по грязи от одной мельницы к другой, лишь бы польская мука вовремя попала на французские провиантские склады. Все для великого императора! Да здравствует великий император! Только он может разбить захватчиков и возродить стертое с географических карт Королевство Польское. Именно в этой атмосфере всеобщего обожания Освободитель изъявляет новое желание: ему угодно, чтобы молодая замужняя дама стала его любовницей. С точки зрения императора, в этом желании нет ничего особенного. Оно вполне укладывается в рамки нравов эпохи».

Фредерик Массон по этому поводу пишет:

«Таким образом, семья, отечество, религия — все предписывает уступить <…> Все приведено в действие, чтобы ускорить падение молодой восемнадцатилетней женщины, простодушной, наивной, не имеющей ни мужа, которому могла бы довериться, ни родителей, которые заступились бы за нее, ни друзей, желающих ее спасти. Все — в заговоре против нее».

Это был даже не шантаж, а эмоциональный террор, и Марии казалось, что все это происходит с ней в страшном сне…

И все же именно слова о родине перевесили чашу весов и решили судьбу Марии. Расчет был точным: как и все, Мария надеялась, что Великий Корсиканец станет спасителем ее отчизны и освободит Польшу от неволи. Как и все ее соотечественники, она жила этой верой и в глубине души готова была на жертву. И она принесет ее ради многострадальной польской земли, станет польской Данаей, на которую прольет свой золотой дождь французский Зевс…

Когда стало известно, что Мария приняла приглашение на обед, волна энтузиазма захлестнула польских патриотов. Для них это согласие означало, что Мария сделала первый шаг к императорской постели…

Под пристальным наблюдением графа Валевского Мария была наряжена, как на свадьбу. Против ее воли она была отправлена на обед в честь императора и, садясь в карету, утешала себя тем, что раз она не любит Наполеона, ей нечего и бояться его.

С таким настроением ее привезли во дворец, где должен был состояться обед. Бедная молодая женщина сразу растерялась от назойливого внимания приглашенных. Все крутились около нее, громко расхваливая ее красоту, и этот постыдный спектакль окончательно расстроил Марию.

В это время вошел император. Мария побледнела и опустила глаза.

На этот раз его настроение было гораздо более подходящим, чтобы быть вполне любезным с окружающими. Наполеон, оживленный и веселый, стал обходить зал, по своему обычаю наделяя дам комплиментами скорее военного, чем человека высшего света.

Быстро обойдя присутствующих, он подошел к Марии и участливо спросил:

— Вы ведь были нездоровы, мадам, а теперь как вы себя чувствуете?

Эта простая фраза, своей нарочитой банальностью отводившая подозрения, показалась ей, именно в силу этого, в высшей степени деликатной. Подобное обращение Наполеона успокоило молодую графиню. У нее проснулась надежда, что, может быть, она все же сохранит свою честь.

За столом она была посажена рядом с Дюроком, почти напротив императора, который, как только все уселись, начал отрывисто, по своему обыкновению, расспрашивать одного из гостей об истории Польши.

Дюрок же спросил у нее:

— Мадам, а что вы сделали с тем букетом, который вам подарил император в Блони?

— Я сохранила его, как дорогой мне сувенир, для своего сына, — ответила Мария.

Услышав такой ответ, Наполеон вздохнул с облегчением и почувствовал себя счастливейшим мужчиной на свете.