Шрифт:
Вдруг откуда ни возьмись — сорока, подлетела к Петровичу, растопырила крылья и рот раскрыла: покорми, мол, меня.
Петух сразу приободрился, схватил в клюв червяка, поднял и трясет им перед самым носом сороки. Та смотрела, смотрела, потом цоп червяка — и съела. А петух уж ей второго подает. Съела и второго и третьего. А четвертого Петрович сам склевал.
Гляжу я из окна и удивляюсь, как Петрович сороку из клюва кормит: то ей даст, то сам съест, то опять ей предложит. А сам все приговаривает: ко-ко-ко-ко!.. Кланяется, клювом червей на земле показывает: ешь, мол, не бойся; вот они какие вкусные.
И уж не знаю, как это у них там все получилось, как он ей растолковал, в чем дело, только вижу — закокал петух и показал ей на земле червяка. Сорока подскочила, повернула головку на один бок, на другой, пригляделась — цоп и съела прямо с земли. Петрович даже головой в знак одобрения тряхнул; потом схватил сам здоровенного червяка, подбросил, перехватил клювом поудобнее, да и проглотил: вот, мол, как по-нашему! А уж сорока, видно, и сама смекнула, в чем дело, прыгает возле него и знай себе поклевывает. Видит петух — нечего ее угощать, а то сам голодный останешься. Начал и он червей подбирать. Так друг перед другом и стараются — кто скорей. Вмиг всех червей склевали.
С тех пор сороку кормить из рук уже больше не приходилось. В один раз ее Петрович выучил с едой управляться. А уж как он ей это объяснил, я сам не знаю.
Дружба
Помню, один год рано холода настали. Уже в октябре выпал снег, завернули морозы, метели. Очень обидно! По календарю еще осень должна быть, а на дворе уже зима, да еще какая — носа никуда не высунешь!
Вот как-то сидим мы с братом в комнате, глядим на двор в окно. У забора вороны и галки в мусоре копаются. Вдруг видим — прилетела к ним какая-то птица, совсем черная с синевой, а нос большой, белый. Что за диво! Да ведь это грач! Откуда он зимою взялся? Глядим — ходит грач среди ворон и прихрамывает немножко: наверное, больной какой-нибудь или старый; улететь на юг не смог с другими грачами, вот и остался у нас зимовать.
Потом каждое утро повадился грач к нам на двор летать. Мы уже бывало нарочно хлебца ему покрошим. Только мало ему доставалось: всё вороны поедят. Это уж такие нахальные птицы! А грач тихий какой-то попался. В сторонке держится, все один да один, как бобыль. Да и то верно: своя братия улетела на юг, а он один и остался; вороны — ему компания плохая. Видим мы — обижают серые разбойницы нашего грача-бобыля, и как ему помочь, как его покормить одного, чтобы вороны не мешали, не знаем.
День ото дня грач становился все грустнее. Бывало — прилетит и сядет на забор, а спуститься к воронам боится — совсем ослаб.
Один раз посмотрели мы утром в окно, а грач под забором лежит. Побежали мы, принесли его в дом; он уже еле дышит. Посадили мы его в ящик к печке, попонкой закрыли и дали всякой еды.
Недели две он так у нас просидел — отогрелся, отъелся немножко. Думаем: как же с ним дальше быть? Не держать же его в ящике всю заму! Решили опять на волю выпустить — может, он теперь покрепче будет, перезимует как-нибудь.
Выпустили, а он со двора и не летит: видно, смекнул, что мы ему добро сделали; значит, нечего людей и бояться. С тех пор целые дни так вместе с курами во дворе и толчется.
В это время жила у нас ручная сорока — Сиротка. Мы ее еще птенцом взяли и выкормили. Сиротка свободно летала по двору, по саду, а ночевать возвращалась на балкон. Вот видим мы — подружился наш грач-бобыль с Сироткой: куда она летит, туда и он за ней. А один раз смотрим — Сиротка на балкон прилетела, и грач тоже вместе с ней заявился. Важно так по столу разгуливает. А сорока, будто хозяйка, скачет вокруг него, суетится.
Мы потихоньку высунули из двери чашку с моченым хлебом. Сорока прямо к чашке — и грач за ней. Позавтракали оба и улетели… Так каждый день и начали на балкон вдвоем прилетать кормиться.
Прошла зима, вернулись с юга грачи, загалдели в старой березовой роще. По вечерам усядутся парочками возле гнезд, сидят и переговариваются, будто дела свои обсуждают. Только грач-бобыль не нашел себе пары, попрежнему всюду летал за сорокой. А под вечер сядут бывало возле дома на березку и сидят рядышком, близко так — бок о бок.
Посмотришь на них — и невольно подумаешь: значит, и у птиц тоже дружба бывает.
Воришка
Когда мы были еще детьми, нам как-то раз подарили молодую белку.
Она очень скоро стала совсем ручная, бегала по всем комнатам, лазила на шкафы, этажерки, да так ловко — никогда ничего не уронит, не разобьет.
В кабинете у отца над диваном были прибиты огромные оленьи рога. Белка любила лазить по ним: заберется бывало на рог и сидит на нем, как на сучке дерева.
Нас, ребят, она очень хорошо знала. Только войдешь в комнату — белка прыг откуда-нибудь со шкафа прямо на плечо. Это значит — она просит сахару или конфетку, большая была сластена.