— Отставить! — гаркнул на радиста Барсуков. И, вынув из планшета листок бумаги и карандаш, с минуту сосредоточенно писал. Поставил внизу листка номер воинской части, указал свои звание и фамилию, дату. Размашисто подписался. Протянул расписку старику.

— Правильный. Как при царе, — усмехнулся крестьянин. — Я уж таких правильных с шаснадцатого года не видал…

— Спасибо, — подхватил котомку Барсуков.

— Да забери ты свои бумажки, — с горечью в голосе, сминая, сгреб в кучу расписку и ассигнации крестьянин. — Разве в бумажках дело…

— Оставь, отец, — накрыл его ладонь своей капитан, одновременно пожимая старику руку. — Прости нас… Всех…

— Бог простит.

— Спасибо, — разворачивая обратно к воротам игравшего желваками радиста с пулеметом в руках, поблагодарил крестьянина Коломейцев.

Вслед за своим командиром танкисты вышли на окрашенную в багровые лучи заката деревенскую улицу и зашагали по ней в сторону большака. Старик долго не закрывал ворота, провожая их взглядом…

Они шли дальше по северу Белоруссии. Где-то на шоссейных дорогах постоянно гудело — с запада на восток двигались немецкие колонны. Гул не прекращался и по ночам — вдалеке выблескивали полуприкрытые маскировочными чехлами фары автомобилей, тягачей, бронетранспортеров. Танкисты Барсукова старались избегать оживленных магистралей. Продолжали идти преимущественно по ночам. Заходили в отдаленные от больших дорог деревни, пополняли запас продовольствия. Еще не раз на их пути встречались и гражданские, и окруженцы. Первые иной раз относились к ним сочувственно, иной раз скептически. Вторые были по большей части деморализованы. Как правило, все, чего удавалось добиться из расспросов окруженцев, так это то, что фронт все продолжал и продолжал откатываться на восток. Впрочем, это было ясно и без расспросов. Сколотить какую-то группу большего состава им как-то до сих пор не удавалось. Да Барсуков к этому и не стремился. Встреченные ими бродившие по немецким тылам красноармейцы разных родов войск далеко не всегда внушали доверие. Причины тому были самые разнообразные — от полного морального упадка личного состава до совершенно амбициозного поведения командиров таких групп. Кое с кем они делали несколько переходов вместе. Причем танкисты, памятуя вороватых майоров, зорко следили за своими вещами, оружием и продовольствием. Затем пути с их случайными попутчиками, как правило, расходились. Несколько одиночных бойцов ушли сами, ничего не объясняя. От большой группы красноармейцев Барсуков с экипажем отделился сам — слишком уж шумной и неуправляемой толпой двигались они по лесным дорогам. Какой-то набредший на них раз под вечер младший лейтенант, пока шли вместе, всю ночь до рассвета выпрашивал у Барсукова пулемет, упорно, однако, отказываясь объяснять, зачем он ему нужен. Затем перед самым рассветом исчез с короткого привала так же неожиданно, как и появился. Все уже привыкли к таким странным типажам и лишь привычно проверили, ничего ли не пропало из имущества.

Недели уже не один раз сменили одна другую, а линия фронта все оставалась недостижимой. К тому же они не ели уже несколько дней. Коломейцев легко нес на плече свой почти опустевший красноармейский рюкзачок — кроме бритвы, вафельного полотенца, которое он регулярно выполаскивал при каждом удобном случае в лесных протоках и сушил на привалах, да маленького кусочка хозяйственного мыла в нем ничего не оставалось. Плюс еще иголка с ниткой в одном из задних кармашков. Как-то утром на привале, после того, как они все выкупались в небольшой тихой речушке, Барсуков услышал разговор наводчика с заряжающим. Те хоть и беседовали вполголоса, до капитана донеслись слова сомнения в нужности их марша и разочарования от ситуации на фронте, до которого они никак не могли дойти. Будто бы не расслышав их сетования, командир окликнул наводчика.

— А?.. — рассеянно отозвавшись, обернулся тот.

— Отвечайте по уставу, — невозмутимо напомнил Барсуков.

— Я, товарищ капитан! — привычно подскочил наводчик.

Капитан оглядел его с ног до головы:

— Пуговицу пришей.

— Что?

— У вас пуговица на гимнастерке оторвалась, — подчеркнуто сейчас обращаясь на «вы», Барсуков спокойно указал на топорщившийся под комбинезоном наводчика клапан кармана гимнастерки.

— Пуговица… — все так же растерянно пролепетал подчиненный и потрогал пальцами карман.

— Извольте привести себя в воинский вид! — сурово и громко отрезал капитан. — Это касается всех.

И, закинув на плечо свое старательно выполосканное полотенце, Барсуков уселся бриться. Пристегнул к ветке поясной ремень, выправил об него опасную бритву. Капитан аккуратно брился каждый день и требовал того же от экипажа. Благо, мыло у них еще оставалось. Прежде, чем намылить щеки — впрочем, весьма экономно, — Барсуков окликнул Коломейцева:

— Витяй! Один треугольник с левой петлицы потерял…

Коломейцев снял комбинезон, затем стащил гимнастерку. И вправду, на правой петлице у него было, как и полагалось старшему сержанту, три эмалевых треугольника. А на левой — только два. Непорядок. Он достал иголку и принялся за работу. Зелеными нитками вышил недостающий знак различия. Видно его на черном поле петлицы было плохо, но это было делом принципа. Да и других вариантов починки все равно на тот момент не имелось. Одевая гимнастерку, перехватил легкую одобрительную полуусмешку Барсукова в свой адрес. К вечеру они двинулись дальше.

На поляну с убитыми бойцами набрели в рассветном полумраке совершенно неожиданно. За ней сразу начинался пологий склон в лощину, по дну которой проходила проселочная дорога, чуть белевшая колеями в стелившемся низиной тумане. Танкисты вышли на открытое пространство, и сразу же им в носы ударил приторный трупный запах. По поляне были раскиданы трупы красноармейцев. У начала склона приткнулся в вырытом наспех окопчике пулемет «Максим» — еще царский, с гладким кожухом, направленным в землю. Вокруг пулемета ничком застыли убитые номера расчета. Холщовая лента была снаряжена патронами, заправлена, но из пулемета, похоже, не успели дать ни одной очереди.

— Дней десять лежат, — вдыхая через рукав, произнес наводчик.

Все застыли в оцепенении. В утреннем безмолвии был лишь слышен высокий, ровный гул. До живых не сразу дошло, что гул издают бессчетные мухи, роившиеся на трупах. Обернув лицо вафельным полотенцем, Барсуков обходил поляну, внимательно разглядывая убитых. Коломейцев тоже достал полотенце и последовал примеру командира. Красноармейцы лежали в форме с полной выкладкой, с винтовками и ранцами за спиной. Всего около десятка бойцов. Тут каким-то образом перебили явно кадровое подразделение. Лица у всех посиневшие, заплывшие и частично объеденные лесным зверьем. Барсуков приказал собрать у убитых документы и проверить ранцы на предмет продовольствия. Последнее являлось жизненной необходимостью — пошли четвертые сутки, как у танкистов закончилась всякая еда. Морщась и закрывая носы, экипаж выполнял тяжкое поручение. Документы собрали. В ранцах обнаружились сухари, консервы, концентраты и даже шоколад. Прихватили также с погибших несколько котелков и малых саперных лопат. Отщелкнули с карабинов и забрали фляги. Барсуков вытащил из-под одного убитого — судя по петлицам, старшего лейтенанта — автомат ППД. Лицо лейтенанта представляло сплошное кровавое месиво, автомат уже успел кое-где покрыться легким налетом ржавчины. Крякнув, капитан расстегнул на убитом поясной ремень, стянул с него еще два круглых подсумка с автоматными дисками. Аккуратно раскрыл один — он был полон выложенными рядами по кругу патронами. Одному Богу было известно, при каких обстоятельствах погибли эти ребята, почти не успевшие оказать сопротивление неведомо откуда появившемуся и бесследно исчезнувшему противнику…