Девятиэтажные дома стояли поодаль друг от друга, по обе стороны дороги, ведущей в аэропорт. Над ними упруго тянулись к безоблачному степному небу две шестнадцатиэтажки. И кругом котлованы, экскаваторы, башенные краны. А на горизонте, над кряжистыми увалами предгорья — чистейшая сентябрьская синь, на фоне ее четко виден пассажирский лайнер, заходящий на посадку. «Наверное, московский», — подумал Нечаев и вспомнил, что сегодня возвращается с Пленума ЦК секретарь обкома. Какие новости он привезет строителям?

В конторе восточного стройуправления Нечаев неожиданно встретил самого Горского.

— И вы здесь, Платон Ефремович?

— А где же мне быть, Ярослав Николаевич?

— В тресте полдюжина таких управлений.

— Кстати, в городе полдюжина трестов, а вы приехали именно сюда.

— Жилье, жилье, Платон Ефремович…

— Только бы осень выдалась погожей, а то как раньше срока двинутся на юг журавлиные станицы — тогда хоть улетай вслед за ними.

— Ну-ну, Платон Ефремович!

— Цыплят по осени считают. Видите, сколько мы тут весной перелопатили землицы, сколько фундаментов заложили, однако готовых «коробочек» совсем немного. Вы же нас и поднимете на штыки. Я не о себе пекусь, моя песенка спета…

— Ну что за настроение, Платон Ефремович?

— Спета, спета. Но трест при чем? Пять тысяч работяг, которые угодят в отстающие, несмотря на то, что они сделали раза в полтора больше, чем в прошлом году?

— Вы с Двориковым как сговорились. Но пока что не строители, а я получил «на вид» в обкоме.

— На вид! Да вы дайте мне строгача, только не склоняйте трест во всех падежах.

— Нет у меня в запасе строгих выговоров, Платон Ефремович, — скупо улыбнулся Нечаев. — Как договорились на бюро, так и будет. Сдадите все дома, обеспеченные сантехникой, и считайте план выполненным. Остальное — мои заботы.

Платон внимательно посмотрел на молодого секретаря горкома, хотел что-то сказать, однако не сказал.

Больше двух часов ходили они по всей стройплощадке. Платон показывал уже почти готовые объекты и те, которые подоспеют к новогоднему заселению. Нечаев поинтересовался:

— Между прочим, как с лифтами?

— Не хватает, конечно… То мы первыми достигаем самых верхних з а с е ч е к в технике, то годами налаживаем производство самых простых вещей. Чуть ли не каждую неделю выводим на орбиту очередной спутник, а какой-нибудь лифт приходится выбивать месяцами.

Теперь Нечаев, коротко глянув на Платона, тоже в свою очередь промолчал.

Они еще не привыкли друг к другу и все вроде бы старались лучше понять друг друга. Платону иногда казалось, что Нечаев излишне самонадеян по молодости лет, и не вступал с ним в ненужные споры, щадил самолюбие: пусть само время постепенно убедит нового секретаря, как сложна и противоречива реальная будничная жизнь. А Нечаева не раз удивляли прямота и резкость суждений Горского, и хотя начальник строительства был в этом отношении похож на Воеводина, у которого он, Нечаев, немало позаимствовал, все же что-то еще мешало ему быть до конца откровенным с Платоном. Неужели условные границы должности?

— Вы хотели читать лекции о современных строительных проблемах, — напомнил Нечаев, чтобы продолжить неловко прервавшийся разговор.

— Побываю в отпуске по первому снежку и тогда охотно уделю несколько вечеров. А пока надобно съездить в деревню.

— В деревню? Зачем?

— Мы там помогаем одному смелому директору совхоза строить центральную усадьбу. Он на свой страх и риск полностью ликвидирует отделенческие поселки.

— Любопытно. Ну-ка, расскажите, Платон Ефремович.

— Когда вернусь, — пообещал Платон. — Знаю: вы-то, Ярослав Николаевич, не выдадите нашего брата с головой, — заговорщицки добавил он на прощанье.

Только поздним вечером запыленная машина Нечаева подрулила к старому дому на высоком берегу вконец обмелевшей степной реки. Он давно привык возвращаться домой не раньше девяти часов вечера, еще когда была жива Кира. А теперь и вовсе не спешил: идет третий год, как он похоронил жену, нелепо погибшую в автомобильной катастрофе за границей, куда она ездила на правах туриста… Неужели третий год?.. Тогда ему казалось, что он и сам не выберется из-под обвала такой беды, как ни успокаивал его Воеводин. Но боль постепенно выкристаллизовывалась в тот нерастворимый осадок на душе, с которым многие люди живут десятилетия. Нет, время не может излечить полностью, оно лишь способно вернуть человека к жизни, поставить на ноги. А там уж все будет зависеть от характера — сумеешь ли начать жизнь наново.

Дома Нечаев еще сильнее чувствовал свое одиночество. Его мать, заслуженная учительница Алевтина Герасимовна, и единственная сестра Лена, студентка последнего курса филфака, старались как-нибудь скрасить его выходные дни: они устраивали праздничные обеды по малозначительному поводу, затевали походы за грибами, увлекали всякими дачными делами и удовольствиями. Его трогали эти женские заботы, но ему всегда не хватало Киры. Мать не раз намекала довольно прозрачно, что надо бы жениться. Лена как бы случайно знакомила брата со своими подругами по институту. А на ком жениться-то? И ради чего? Второй брак все же сделка с совестью. А Нечаеву не хотелось идти ни на какие компромиссы.