Ходват тем временем затянул бесконечную монотонную мелодию, чистые ноты в ней перемежались щелчками и длинным переливчатым клекотом. Протяжная песня была проста и завораживающе красива. Слов не было, но немудреная мелодия словно вела рассказ о трудной жизни, о жестоких врагах, о щемящей боли потерь… Временами, к удивлению Дара, Дрохуг тонким голосом взрыкивал синхронно песне.

Загипнотизированный однообразной мелодией, Дар сонно скользил взглядом по окружающим просторам. Степь и колючие кустарники остались позади. Вновь из равнины поднялись холмы – сейчас еще невысокие лысые взгорки с зарослями в низинах. Крошечное пятнышко трех движущихся жизней под широким холодным небом просыпающегося Рортанга. Исступление схватки, напряжение бегства – все это осталось позади, смытое свежестью прохладного утра и молчаливым величием природы. Сверху, с сияющего неба, пришло возвышенное спокойствие, какое-то глобальное восприятие мира. Лютая сеча отаругов, отчаянные схватки конных и пеших отрядов теперь казались бесконечно малыми событиями, неспособными даже слабо воздействовать на величественные предначертания природы. Тщетность, микроскопичность этой борьбы ясно предстала мысленному взору Дара. Безумие взаимной вражды, бессмысленность его собственного вовлечения в эти битвы открылась ясно и просто, как голубое утро, явившееся из ночной тьмы.

Яркое, широкое чувство поднялось из глубин его существа, выплыло из тайников памяти – слишком несвязное, чтобы быть названным, слишком неосознанное, чтобы быть понятым умом. Чувство властности, колоссальной торжественной закономерности, движущей событиями куда более глобальными и неумолимыми, нежели крохотные междоусобные стычки враждующих кланов Рортанга… Интуитивное ощущение его собственной причастности этим закономерностям стало острым, болезненно-пронзительным и… почему-то знакомым! Было полное ощущение доступности будущего, Дар словно мог заглядывать через завесы времени.

Не Рортанг был его целью! И далеко отсюда лежит его цель. Будто двери памяти приоткрылись перед ним, и оттуда выскользнул знакомый мягкий свет. Дар потрясенно отдался чувственному переживанию этого эмоционального ощущения, проникаясь его бесконечной реальностью. Но все внезапно и быстро переменилось. Проснувшийся интерес моментально включил логику. Отодвигая в сторону эмоции, разум попытался осознать, обдумать то, что он только что прочувствовал. И, словно испугавшись ясного света ума, словно убоявшись быть просчитанным, привидевшееся, причувствовавшееся ощущение скользнуло назад, нырнуло в бездонные колодцы его души.

Сразу стало одиноко, зябко, как-то мелко…

Поздним утром, когда степные кустарники остались позади, а лесистые сопки окончательно овладели окружающим пространством, путники наконец почувствовали себя в безопасности. Дрохуг был остановлен на одном из холмов. Место для привала выбрали сбоку вершины, дабы не быть случайно обнаруженными, но иметь возможность осмотреться при необходимости. Большой холм был чуть выше остальных, и со стороны отныне враждебного а'Зардата имел длинный лысый склон.

В сохранившихся баулах нашлись припасенная еда и питье, а также вонючая лечебная мазь. Дрохуг с видимым удовольствием позволял маленькому тангру осматривать свои ноги и шею. Кровоподтеки и длинные царапины на его толстой коже уже подсохли, вонзившиеся стрелки были извлечены заботливой рукой. Юноша тщательно врачевал его раны густым бальзамом, которым перед тем смазал порез на собственной руке. Толстые завяленные листья, появившиеся затем из другого мешка, дополнили утренний рацион Дрохуга. Судя по тому, как бережно с ними обращался молодой тангр, – это тоже было лекарство, причем редкое. Массивное животное легло на траву, послушное и умиротворенное. И если бы не мерно вздымавшиеся бока, дром сейчас запросто сошел бы за огромный серо-голубой валун.

Глядя, как Ходват ухаживает за дромом, Дар с удовольствием перекусил. Вслед за вкусным сушеным мясом он получил кнок – шарики высушенного в камень соленого сыра. Они насмешливо и звонко перекатывались на зубах, пока он пытался их разгрызть. Даже два языка не помогали их укротить. И только размокнув от воды, они поддались. Дар запивал их из узкого костяного стакана. Вода была тепловатой и сильно отдавала бурдюком, но в ней чувствовалась также какая-то приятная душистая травка. Слегка подсохшие лепешки из размолотых зерен и обвязанные вялеными листьями кубики теката – ароматной прессованной извести – дополнили завтрак. Их полагалось есть прямо вместе с листвой, чтобы не потерять ни одной драгоценной крошки. Текат мягко хрустел на зубах, крошась и сладко рассыпаясь.

Ходват наконец оторвался от Дрохуга, подошел и устало бухнулся рядом на землю. Чавкал он не тише своего дрома.

– Наша удача, что а'зарды подоспели только к закату, – глубокомысленно изрек он, со звоном закидывая в рот сразу несколько шариков кнока. – Днем с такими отрядами они прихлопнули бы нас как мух!

Дар усмехнулся запоздалой прозорливости юноши.

– Саудрак – отличный тактик. Вполне может быть потому, что мечник из него плохой.

– Кто это «плохой»? – Ходват поперхнулся и надсадно закашлялся. – Саудрак плохой?!

– Я видел его левую руку, – нахмурился Дар, намекая на маленькую сморщенную кисть, замеченную у элитара в Изир-доре. – С такой рукой много не навоюешь!

– Да ты хоть понимаешь, что говоришь?! Саудрак – лучший отаруг Хуурадана, его учителем был непобедимый Тхаоруд, чей латнир заслуженно украшает главную стену Круга элитаров Хоргурда! Когда у него убили второго всадника, Саудрак в одиночку расправился с пятидромовым разъездом б'рванцев. Ты хоть знаешь, что такое б'рванцы?! В том бою Саудрак потерял только левую кисть, а не латниры, как все б'рванцы!