Спустя несколько минут я поравнялся со стройкой. Вокруг слонялись люди в касках, что-то похожее я помнил из моей нищенской жизни в Вене, когда ради хлеба насущного мне приходилось подряжаться на стройках. Я с любопытством заглянул через забор, ожидая увидеть растущие на глазах дома, но, кажется, техника не далеко продвинулась в этой области. На верхнем этаже бригадир отчитывал подростка, вероятно, то был работающий студент, начинающий архитектор, молодой и полный надежд человек, каким и я был когда-то. Вот и ему приходилось склоняться перед грубой силой рабочего, безжалостный мир стройки нисколько не изменился с тех пор. Пусть юноша знакомился с языкознанием и натурфилософией, все это не имело значения в мире стали и цемента. С другой стороны, стало быть, по-прежнему была жива брутальная, простая масса, и мне требовалось лишь разбудить ее. Причем качество крови казалось вполне пригодным.

По ходу прогулки я разглядывал лица, которые мне встречались. В общих чертах – изменилось немного. Мероприятия моего правительства не прошли даром, хотя, видимо, не были продолжены. Почти невозможно было различить полукровок. Прослеживалось довольно сильное восточноевропейское влияние, в лицах там и тут угадывались славянские черты, но это всегда было типично для Берлина. В новинку же было весьма заметное присутствие в уличной картине турецко-арабского элемента. Женщины в платках, пожилые мужчины в пиджаках и кепках. Однако смешения крови не наблюдалось. Турки, которых я видел, выглядели как турки, никакого улучшения за счет арийской крови не отмечалось, хотя турки, конечно, были в этом крайне заинтересованы. Неясным оставалось, почему они разгуливают по улицам в таком количестве. Да еще в это время дня. Они не могли быть ввезенной обслугой, потому что явно никуда не спешили. Даже наоборот, их движения выдавали некоторую расслабленность.

Мои размышления прервал звонок. Такой звук обычно обозначал конец школьного занятия. Я осмотрелся, и действительно поблизости оказалось здание школы. Я ускорил шаг и сел на свободную скамейку напротив здания. Может, как раз случится перемена или мне выпадет еще какая-нибудь возможность изучить молодежь в большом количестве. И правда, из здания высыпала изрядная толпа, хотя распознать тип учебного заведения было совершенно невозможно. Я видел множество мальчуганов, но ни одной девочки-подростка. Появлялись или девчушки младшего школьного возраста, или уже половозрелые особи. Возможно, наука открыла способ перепрыгивать через годы подросткового смятения и катапультировать детей, особенно девочек, сразу на стадию, когда они уже способны к деторождению. Это, в принципе, вполне логичная идея, поскольку многолетнее закаливание в юности потребно лишь мужчине. Так же дело обстояло и у спартанцев в классической Греции. Моя догадка подтверждалась тем, что одежда молодых женщин всесторонне подчеркивала их тела, однозначно сигнализируя о стремлении найти партнера для создания семьи. Но меня ждал новый сюрприз – учащиеся по большей части не являлись немцами. Видимо, мне попалась школа для турецких детей. Уловив обрывки нескольких разговоров, я составил себе потрясающую и даже отрадную картину.

Благодаря этим турецким школьникам я понял, что мои принципы были признаны верными и взяты на вооружение. Молодых турок обучили лишь самым простым азам языка. Им не были знакомы правила построения фраз, а речь их походила на речевую засеку, обмотанную умственной колючей проволокой, забросанную ментальными гранатами, как поля битвы на Сомме. Того, что оставалось, хватало лишь для скудного общения, но уж никак не для организованного сопротивления. Из-за нехватки необходимого словарного запаса многие предложения сопровождались бурной жестикуляцией, то есть использовался настоящий язык жестов согласно разработанным мной правилам. Правда, я желал их применения на Украине, на завоеванных русских территориях, но они подходили и для любой иной подчиненной группы населения. Была добавлена еще одна мера, какую я не мог и предвидеть: турецкие школьники были обязаны вставлять в уши маленькие затычки, препятствующие восприятию ненужной дополнительной информации или элементов знания. Мера была проста до чрезвычайности и работала даже лучше, чем надо, – взгляды, которые бросали некоторые из этих школьникоподобных существ, говорили о такой умственной скудости, что трудно было и вообразить, какую же полезную деятельность они смогут однажды исполнять для общества. По крайней мере, мой глаз быстро подметил, что тротуары не подметали ни они, ни кто-либо еще.

Когда ученики обеих рас заметили меня, на лицах их отразилась радость узнавания. Понятно, что ученики немецкого происхождения знали меня из уроков истории, а турецкого – из телевизионного мелководья. Случилось именно то, чего и следовало ожидать. Я опять был вынужден выступать в роли “другого Штромберга из Свича”, раздавать автографы и многократно фотографироваться с различными школьниками. Суета вышла не чрезмерной, но все ж изрядной, так что я утратил контроль над ситуацией, и закралось даже вздорное впечатление, будто немецким ученикам присущ такой же порубленный речевой салат. А когда краем глаза я заметил еще одну сумасшедшую женщину, тщательно собиравшую собачьи фекалии, я решил, что пора вернуться к покою и уединению моего кабинета.

Минут десять я просидел за рабочим столом, наблюдая за сменой вахты от курильщиков к крысам, как вдруг дверь отворилась и на пороге появилась особа, вероятно, еще не так давно принадлежавшая к школьницам неопределенного возраста, каких я только что видел. В глаза бросались ее черная одежда и длинные темные волосы, гладко зачесанные набок. Правильно, кому, как не мне, оценить любовь к темному, даже черному цвету – помню, у войск СС это выглядело очень элегантно. Но в отличие от моих эсэсовцев молодая женщина была пугающе бледна, что особенно подчеркивала ее необычно темная, почти синеватая губная помада.

– О господи, – я вскочил, – вам нехорошо? Вам холодно? Быстро сядьте!

Не изменившись в лице, она продолжила жевать жевательную резинку. Потом вытащила из ушей две затычки на веревочках и спросила:

– Мм?

Я засомневался в моей теории турецких затычек. Во внешности молодой женщины не было ничего азиатского, надо будет потом разобраться в вопросе. И похоже, она совсем не мерзла – сбросив с плеча черный рюкзак, она сняла черное осеннее пальто и оказалась в обычной одежде, разве что цветовая гамма ограничивалась одним черным.

– Ну, – произнесла она, не уделяя более внимания моим вопросам, – значит, вы – господин Гитлер!

И протянула мне руку.

Я пожал ей руку, сел и коротко спросил:

– А кто вы?

– Вера Крёмайер, – ответила она. – Как круто! И че ж это? Метод Страсберга, да?

– Простите, что?

– Ну, как все эти… де Ниро… Пачино? Метод Страсберга? Когда прям не выходят из роли?

– Видите ли, фройляйн Крёмайер, – твердо сказал я, приподнимаясь, – я не совсем понимаю, о чем вы говорите, но самое важное – чтобы вы понимали, о чем говорю я, и потому…