Юмор подобного типа я считаю столь же излишним, сколь и убогим. Когда в доме завелись крысы, вызывают не клоуна, а морильщика. А если и есть потребность в шутке, следует с первого же выступления показать, что истинному немцу не нужна помощь иностранных прислужников, чтобы шутить о представителях неполноценных рас.

Когда я появился в студии, ко мне подошла молодая дама. С такой спортивной фигурой ее можно было принять за связистку, которых, помню, в шутку называли Blitzm"adel, “девицы-молнии”. Но после памятного происшествия с Озлем я решил быть осмотрительнее. Юную особу опутывали провода, а около рта висело нечто похожее на микрофон – казалось, она пришла прямо с поста наведения авиации.

– Добрый день, – обратилась она ко мне и протянула руку. – Я Дженни. А ты, очевидно… – она замялась, – Адольф?..

Как мне надлежало реагировать на столь откровенную, даже несколько бестактную фамильярность? На самом деле то была моя первая встреча с жаргоном телевидения. Впоследствии я понял: здесь считалось, будто работа над передачей – это нечто объединяющее, похожее на совместную борьбу в стрелковом окопе, так что люди мнили себя частью боевого звена и клялись друг другу в верности и обращении на “ты” до смерти или как минимум до окончания передачи. Такой подход казался мне неподобающим, хотя надо учитывать, что поколению Дженни пока не удалось получить настоящий фронтовой опыт. Я планировал исправить это в среднесрочной перспективе, но пока решил воздать доверием за доверие и успокаивающим тоном сказал барышне:

– Можешь называть меня дядя Вольф.

Она нахмурила лоб:

– Хорошо, господин… э-мм… дядя… пойдемте, пожалуйста, в гримерку!

– Конечно, – ответил я и двинулся за ней следом через лабиринт телестудии.

Прижав ко рту микрофонную палочку, она сказала:

– Эльке, мы идем к тебе.

Мы молча шли по коридорам, потом она спросила:

– Вы уже бывали на телевидении?

Я отметил, что “ты” утратило актуальность. Возможно, ее смутила аура фюрера.

– Многократно, – ответил я. – Правда, это было давно.

– Ах, – сказала она, – так, может, я вас уже видела?

– Вряд ли, – рассудил я. – Это было тоже здесь, в Берлине, на Олимпийском стадионе…

– Вы были на разогреве у Марио Барта? [42]

– Где я был? – переспросил я, но она меня уже не слушала.

– Я тогда сразу на вас обратила внимание, просто супер, что вы там творили. Жутко рада, что вы и сами пробились. Но теперь делаете что-то другое, да?

– Что-то… совсем другое, – нерешительно сказал я. – Игры ведь тоже давно закончены.

– Вот мы и пришли, – объявила фройляйн Дженни, открывая дверь, за которой показался гримировальный столик. – Эльке, это… э-э… дядя Рольф.

– Вольф, – поправил я. – Дядя Вольф.

Эльке оказалась опрятной женщиной лет сорока. Нахмурившись, она посмотрела на меня, потом на бумажку рядом с косметическими принадлежностями.

– Но у меня здесь нет никакого Вольфа. По списку сейчас должен быть Гитлер. – Она протянула мне руку: – Я Эльке. А ты?..

Вот опять я оказался в окопе, где обращаются на “ты”, но госпожа Эльке была в том возрасте, когда “дядя Вольф” уже неуместен, так что я выбрал другую форму:

– Господин Гитлер.

– Прекрасно, господин Гитлер, – ответила она. – Садись-ка сюда. Особые пожелания есть? Или я просто начинаю?

– Я целиком и полностью вам доверяю, – сказал я, садясь. – Не могу же я сам обо всем заботиться.

– Вот и правильно. – Госпожа Эльке накинула на меня халат для защиты мундира и осмотрела мое лицо. – У вас отличная кожа, – похвалила она и потянулась за пудреницей. – Многие люди вашего возраста пьют слишком мало. Видели бы вы лицо Бальдера!

– Больше всего я люблю пить простую воду, – подтвердил я. – Наносить вред телу, которое принадлежит немецкому народу, – это безответственность.

Госпожа Эльке издала фыркающий звук, и маленькую комнатку вместе с нами двумя окутало густое облако пудры.

– Извините, – сказала она, – сейчас все исправлю.

Достав небольшой всасывающий приборчик, она принялась убирать пудру из воздуха и с моей формы. Когда она стряхивала пыль с моих волос, открылась дверь. В зеркало я увидел вошедшего Али Визгюра. Он закашлялся.

– У нас сегодня дым в программе? – спросил он.

– Нет, – ответил я.

– Это я виновата, – сказала госпожа Эльке, – но сейчас все будет в порядке.

Это мне понравилось. Никаких лживых уверток, ни оправданий, а простое признание своих ошибок и самостоятельная ликвидация последствий – всякий раз было приятно констатировать, что за последние десятилетия немецкое расовое богатство не полностью потонуло в демократическом болоте.

– Супер, – сказал Визгюр и протянул мне руку. – Беллини мне уже говорила, что ты жжешь без промаха. Я Али.

Я высунул ненапудренную ладонь из-под накидки и пожал его руку. С моей головы сбегали сыпучие лавины.