Скорса Мануэль
Шрифт:
– Я путешествую, сеньор Флорес. Разве это запрещено? Перу – свободная страна,…
– Вы не в Перу. Вы в моем поместье. Мне чужаки не нужны. Прочь отсюда!
– Я немного занемог из-за разреженного воздуха.
– Мое какое дело? Вон!
Инженер вынимает платочек. Это знак. Люди Кангалайи выскакивают из-за ограды, хватают помещика и связывают.
– Ваше упорство, – объясняет Инженер, – не оставляет мне другого выхода, сеньор Флорес.
– Это разбой! Вы дорого поплатитесь! Чем грабить, лучше вы меня убейте! Если поймаю – повешу за срамные места, а потом загоню на каторгу!
Инженер не внемлет брани; он делает свое дело. Уже смеркалось, когда мы кончили.
– Ну вот, я вам помог. Дайте мне что должны, а хотите немного прибавить – не откажусь. Мне пора!
– А что нам делать с сеньором помещиком?
– Завтра отпустите, у меня будет целый день форы.
– Жандармы перекроют дороги, господин Инженер!
– Ну и что? Я никуда не еду. Мы отыщем себе пещерку, и, пока я составлю государственной важности план, ты, Жабоглот, будешь меня тешить. Сложи Песню про мой последний подвиг!
– На склоне Науанпукио пещер много, но они очень высоко.
– Тем лучше!
Пробыли мы там две недели. Иногда я спускался за едой и новостями. Жандармы кишели повсюду. Флорес очищал свои земли, посадил двадцать общинников. Кангалайя скрывался. Нас поймать не было никакой возможности. Мы переходили из пещеры в пещеру каждые три дня. Инженер очень радовался, так ему было легче искать. Как-то утром я говорю:
– Я знаю серебряную жилу, господин Инженер, но она не здесь.
– Кто тебе сказал, Тупайячи, что я ищу драгоценные металлы?
– Тогда что же мы ищем, господин Инженер? Неужели вам не хочется разбогатеть?
Он посмеялся.
– Открой глаза и взгляни на меня получше, Тупайячи! Скоро я буду самым богатым человеком на земле. Что мне царь Соломон? Ха-ха! Храм его – лачуга перед моим будущим замком Несчастный пешеход! Откуда ты взял, что меня интересуют прииски? Неужели ты думаешь, что я хочу стать Патиньо? [2] На что мне платина, золото, серебро? Смеюсь я над ними! Я ищу друга. – Он побледнел. – Друга или подругу, мужчину или женщину какая разница! Того или ту, кто поможет мне в самом важном из всех земных деяний. Мне жаль тебя, Тупайячи, но еще жальче мне богатых. До сих пор никто богатым не был. Я буду первым и последним богачом.
2
Патиньо, Симон (1868–1947) – «король олова», владелец богатейших приисков в Боливии.
Глава двенадцатая,
о том, что за озером Чаупиуарангой никто не подглядывал, наоборот, это оно
Недавно отец Часан рассказал, что господь наш Иисус Христос шел по водам. Так и здесь. Праздновал я продажу солового коня по кличке Соловый. Один путешественник, боявшийся гор – грехов, что ли, много было, – дал за него тысячу солей. Я сказал «тысячу» просто так, чтоб поторговаться. А он говорит: «Вот тебе полторы, и еще беру седло». Отправился я в Ракре это отметить. Через трое суток иду назад, вижу факельное шествие. Порадовался я, направился к ним, гляжу – а я по пояс в воде. Они шли по озеру. В воскресенье сказал я отцу Часану. Он посмеялся. С тех пор как увидит меня, так смеется. Ну и Ладно! Другой раз пошел я ловить форель и задремал. Разбудили меня какие-то плакальщицы. Так и воют, ай-я-я-яй!.. Я спрашиваю: «По кому плачете?» Тут они ближе подошли и уже не плачут, а смеются. Открыли они лица, откинули шаль, вижу – у одних жабьи морды, у других – кроличьи, у третьих – кошачьи, а у кого и вовсе куриный клюв. Скачут по воде, на меня не глядя. Так и плясали, пока не стемнело. Рассказал я про это зятю. «Все, что ты видишь, Магдалено, происходит оттого, что воде нелегко без движения. Наверное, она вспоминает ту пору, когда текла. Откуда ты знаешь, что она ничего не видит?» И верно! Она не только видит – она подглядывает. Пойду иногда на берег, лягу в тростники и вроде бы сплю. А озеро за мной следит. Я долго еще не знал, чьи это глаза; теперь знаю. Теперь я знаю, кто глядит на меня из-под воды. Только никогда о том не скажу нашему отцу Часану.
Глава тринадцатая,
о том, что сделала община Янакочи по приказу дона Раймундо
Посередине площади, у фонтана без воды вы смотрели красными глазами, как убегают с неба последние звезды. Еще не занялась заря. Агапито Роблес, наш выборный, принес знамя.
– Все готовы? – спросили вы и закашлялись.
– Все, дон Раймундо, – коротко ответил Агапито Роблес.
– И всё готово?
– Все, дон Раймундо.
Вы снова закашлялись. На площади появились замерзшие люди. Мы узнавали друг друга по голосу. В темноте даже не было видно, у кого какое пончо. Да и к чему? Вы запретили надевать цветные, чтобы они не выдали нас среда серых вершин.
– Сейчас посмотрим.
В голосе вашем я распознаю недоверие, даже суровость, а то и ярость. Вы знаете, что Агапито Роблес не лжет. И все же хотите пересчитать нас, всадников, сгрудившихся на площади» пониже которой текла река, а нынче расстилается озеро. Начинаете вы с коней. Ощупываете каждое копыто, обмотанное тряпкой. Вы строго приказали: обернуть все копыта. Триста коней, цокающих по камням янауанкской дороги, разбудят жандармов, а тогда… Осмотрев коней, вы проходите мимо спокойного Агапито Роблеса, взволнованного Сиприано Гуадалупе, серьезного Исаака Карвахаля, торжественного и тучного Сиркунсисьона Рекиса, но рядом с веселым и хитрым Крисостомо Криспином вы останавливаетесь.
– Это еще что такое?
На Крисостомо Криспине зеленое пончо.
– Мое пончо, сеньор.
– Ты что, не знал приказа? Я запретил яркие цвета.
– Я думал…
– Выборный, прикажи высечь этого обманщика.
Криспин становится серьезным. Мы выходим вперед. Он гордо отстраняет нас и раздевается сам, готовый принять кару.
– Исаак Карвахаль! Руководить наказанием будешь ты.
Карвахаль хмурится, подходит к своему коню, снимает уздечку. Он недоволен. Доя Раймундо пересолил. Пускай бы отчитал, но не сечь же! Глядя на маленьких пастухов, выгоняющих в поле скотину, Карвахаль недрогнувшей рукой, хотя и без злобы, ударяет виновного, который, как на грех, должен ему овечку. Криспин тяжело дышит, но молчит. Потом он встает и медленно одевается. Щеки у него горят. Дон Раймундо протягивает ему бутылку тростниковой.