Шрифт:
Бард. Хорошие слова. Но, видите ли, это касается тех, кто может не быть поэтом, а я поэт.
Лариса. Но как поэт вы же можете делать что-то, чтобы мир стал хоть чуть-чуть лучше.
Бард. А я именно это и делаю, но своим способом. Выйти на площадь и погибнуть может каждый — но кто же воспоет подвиг погибших? Нет, дорогая, у меня другая задача. Вы слышали такие слова: «Господа! Если к правде святой/ Мир дороги найти не сумеет,/Честь безумцу, который навеет/ Человечеству сон золотой».
Лариса (почтительно). Это ваши стихи?
Бард. Нет, это Беранже. А мои вот эти. (Подбирая мотив, напевает.)
Я был недавно в недальнем Где-то. Там люди тесно живут, как в гетто. Суровый климат — зима без лета… И не хватает тепла и света. Неотличимы там день от ночи, Там люди бродят во тьме на ощупь. И хоть друг друга они не видят, друг друга крепко все ненавидят. Все злобой, словно мочой, пропахли и сами в злобе свой зачахли, как куст иссохший чертополоха. Не существуют, а прозябают. И только радость у них бывает, когда соседу бывает плохо. Сломал ли ногу, свернул ли шею, или украли в метро бумажник, иль терпит в чем-то ином лишенья, его соседям — и свет и праздник. Так жизнь проходит во тьме и злобе. Развлечься нечем душе и телу. Но если кто-то кого угробил, тогда, конечно, другое дело.Ну как вам?
Лариса. Здорово. Только я бы на вашем месте все-таки уточнила. Вот вы пишете в «недальнем где-то». А зачем это «где-то»? Вы назовите конкретно, где именно. Или это вот «украли бумажник». У кого кто украл? Кто свернул шею? Кто кого угробил? Если бы вы заодно затронули проблему нелегальной миграции. Что, скажем, какой-то кавказец зарезал нашего русского парня. Тогда и правоохранительным органам было бы легче работать, и общественность осознала бы остроту ситуации. А вы все — где-то, кто-то, кого-то, чего-то…
Бард. Да, вы правы. Но я же не гражданский поэт, а лирический. Я пою о том же самом, но создаю образы обобщенные, метафорические. (Поет.)
Течет река, вода мелка, и мелки наши страсти. Мы ради лишнего куска рвем ближнего на части. Друг друга губим ни за что и ни за что терзаем, И перед тем, как впасть в Ничто, в ничтожество впадаем.Лариса. А дальше что?
Бард. А дальше у меня не получается. Никак не найду концовку.
Лариса. А вот потому и не находите, что не конкретно. А вот написали бы, что эта сволочь судья Мешалкин впал в ничтожество, так этим можно было бы и кончить.
Бард. Вы не можете понять, что меня этот ваш конкретный Мешалкин не интересует. Этих Мешалкиных знаете сколько. Про каждого отдельного не напишешь. А Мешалкин как обобщенный образ, как типическая фигура нашего времени — это совсем другое.
Уходит.
Сцена одиннадцатая
Появляется Священник в рясе.
Священник (останавливается, читает). «Жертва Мешалкина!» А что этот Мешалкин сделал? Изнасиловал, что ли?
Лариса. Хуже.
Священник. Убил кого-нибудь?
Лариса. Хуже.
Священник. Да что ж может быть хуже?
Лариса. Он во мне веру в справедливость убил. За это его самого убить мало.
Священник. А себе какую кару выберешь? В чем сама-то грешна?
Лариса (удивленно). Я? Я ни в чем.
Священник. Святая, что ли?
Лариса. Да нет, обыкновенная.
Священник. Обыкновенная — значит грешная. А грешный человек разве может другого грешного судить?
Лариса. Ну, грех-то греху рознь. Я всего один раз мужу изменила. Да и то с его же начальником. Чтоб ему же продвижение по службе сделать. Это, согласна, грех, но во благо. А тут человек пришел в театр, а его хватают, волокут на сцену и судят ни за что ни про что. Можете в это поверить?
Священник. Отчего ж не поверить? У нас такие порядки, кого хошь закатают.
Лариса. Но церковь, батюшка, должна же с этими порядками как-то бороться. Может, вы за мужа моего заступитесь?
Священник. Ну вот еще, зачем же я буду заступаться?
Лариса. Ну как же, человека ни за что посадили, а вы связь с Богом имеете.
Священник. Да, имею. Но у нас связь-то, сама понимаешь, не такая, как с земным начальством. Не телефон, не скайп, а мистика.