Не знаю, не знаю, что в вас находили все эти дамы. Подумаешь, зеленые глаза! По мне, так вы вообще напоминали неладно скроенную болонку с пушистым хвостом, по-собачьи кольцом закрученным на спину — результат врожденного перелома. Правда, от этого ваш внушительный, вихляющийся при ходьбе задик в пушистых меховых штанах приобретал довольно солидный и уверенный вид. Я уж не говорю о вашей сообразительности. Все домашние клянутся, что никто не тренировал вас сбивать при звонке трубку телефона, но вы же как-то пришли к этому самостоятельно, самоуверенно полагая, что если звонят к нам домой, то именно вам. И на каждый звонок телефона вы неслись стремительно, громко топая, чтобы снять трубку. И в результате начальник нашего папы делал ему замечания, что такой солидный глава семейства, чтоб отлынивать от обсуждения насущных проблем, мяукает в трубку, чем внушает некоторое недоумение по поводу своего душевного здоровья. Вы были невоспитанны, Моцарт. Вы кидались на еду, как будто вас кормили год назад. Вы чавкали, сопели, урчали, кашляли, хрюкали и рычали на всех, кто находился в радиусе метра от вашей миски.

Вы, игнорируя ваш шикарный немецкий ароматизированный туалет, перерыли лапами все мои домашние растения, осыпав ковры землей. Вы полюбили с упорством совестливого агронома копаться в горшке с редчайшей орхидеей и погубили ее, нежную.

Вы удирали из дому и сопровождали меня повсюду, как собака. Вы провожали меня на работу, а если удавалось — тихонько забирались к нам в машину, и мы обнаруживали вас, только когда приезжали куда-нибудь, в лучшем случае на озеро, на речку, в лес, а иногда и в театр. Приходилось ехать назад, отвозить вас с почетом домой. Правда, марки машин, а тем более цвета, вы разбирали плохо и обоняние вас подводило — машины часто пахнут почти одинаково. Поэтому вы иногда по ошибке запрыгивали в машины к нашим гостям, и мы, видя в заднем стекле удаляющейся машины вашу самоуверенную глумливую морду или мелькнувший характерный хвост колечком, быстро прыгали в свой автомобиль, чтобы догнать друзей и забрать вас обратно. А помните, как вы сопровождали нас в зоопарк? И ведь мы ехали далеко, в соседний город, — не везти же вас было обратно! Пришлось взять вас с собой. И служительница у входа спросила, в каком качестве мы вас, Моцарт, принесли: в качестве питания для хищников или в качестве посетителя. Конечно, в качестве посетителя, заорали дети. Тогда покупайте билет, отрезала служительница и, смерив вас взглядом, милостиво разрешила: можно детский.

Да, Моцарт, вы доставляли нам немало хлопот. Но тот поступок, когда в мое отсутствие вы открыли холодильник, нашли большой пакет с корнями валерианы и в течение получаса понадкусывали все, что было в пакете, запив свежеприготовленной настойкой валерианы нашей бабушки, сделанной впрок на целый год, — так вот тот поступок не поддается описанию!

Когда мы пришли домой, мы застали безотрадное зрелище. Что и говорить: в нашем респектабельном квартале не каждый день увидишь пьяного кота. Да, по вашей кривой плутоватой морде было видно, что вы целую вечность так не веселились. И когда вы, Моцарт, нас увидели — надо отдать вам должное, вы не обратились в бегство, нет, зачем! — вы издали радостный, ликующий мяв, дружелюбно предлагая присоединиться к вашим гарнизонным развлечениям. И куда делось ваше врожденное достоинство, ваша солидность и значительность? Это вы довели соседских кур до коллективного нервного припадка и загнали их всех, спятивших от страха, на самую высокую во дворе акацию. Это вы напали на сидящую на цепи соседскую кавказскую овчарку и в валериановом угаре и порыве безнаказанности оцарапали ей, растерявшейся от такой наглости, всю морду. Это вы стянули с соседской веранды, прямо с воскресного праздничного стола, на глазах у хозяев и гостей целую жареную утку. Вы-вы! За вами же с этой уткой просека тянулась прямо к нашему дому.

На пиршество собрались собаки и коты со всех окрестностей. Согласитесь, вы были здорово пьяны, Моцарт, вас шатало из стороны в сторону, вы икали, вы с наслаждением извалялись в грязи, вы осыпали отборнейшей бранью всех знакомых кошек и собак округи, вы спровоцировали драку и даже бросали злобные взгляды в мою сторону, в мою! Я ли вас не кормила, не поила, не ласкала, не купала, не расчесывала, не лечила? Не я ли сидела с вами ночью, когда у вас болело ухо, сидела и гладила вас по жаркому от температуры тельцу? Неблагодарный! Вы вели себя самым недостойным образом, Моцарт. А главное, мужчины нашей семьи, наблюдая ваш бесконтрольный пьяный разгул, глубоко задумались и где-то, как мне показалось, даже позавидовали вам втайне. И тогда я заперла вас в кладовой для вашей же пользы. Вы, конечно, опешили, и оттуда, из-за двери кладовой, еще долго слышалось ваше злобное подвыванье, грохот и возня. Я просидела на корточках у этой двери до полуночи и подглядывала за вами в замочную скважину. И наконец вы, привольно раскинувшись в старой детской коляске — фу! какое же это было неприглядное зрелище! — уснули, похрапывая и причмокивая во сне. Позор, Моцарт! Наш кот, наша гордость и надежда, наше упованье и чаянье напилось пьяным!!! Конечно, наутро передо мной предстало самое несчастное в мире существо. С обескураженным выражением на морде вы, мыкая ваше похмельное горе, повинно заглядывали мне в глаза, без сил валялись на подоконнике, кряхтя, вздыхая, иногда прикладываясь к миске с молоком, хлебая его, как пьяница рассол. Да-а, добрая была попойка. Ну что там… Кто старое помянет — правда ведь, Моцарт?

Вы, Моцарт, вы — все же удивительный, вы — кот с чистой и благородной душою, такой смышленый и обаятельный! Помните, как-то весенним утром вы принесли мне в подарок мышь? Прямо в постель. Завтрак в постель — какой шикарный и щедрый жест, Моцарт. А как вы нянчили подкинутых нам котят, и они, выстроившись цепочкой, семенили за вами по пятам и искали на вашем мягком пузе источник пропитания, приняв вас за мать родную, которую вы вместе со мной и моими детьми им заменили? Образчик солнечного бескорыстия! А как бесстрашно вы поймали громадную саранчу, влетевшую к нам в окно и испугавшую моих детей, поймали и победно схрупали ее своими белыми острыми зубами? А как вы облизывали и грели коленку моего сына, когда он повредил ее на тренировке по футболу? А как вы любили Ирину Понаровскую! Как же вы ее любили! Вы замирали безмолвно перед телевизором, когда она пела, а потом легонько — ах, шалун! — ловили на экране лапкой ее яркие губы. Вы украшали нашу жизнь, Моцарт. Вы наполняли ее радостным смыслом. Ласковый и доверчивый наш Моцарт, вы даже и представить себе не можете, как мы скучаем без вас. Без вашего мурлыканья и топота. Без ваших игр и сельскохозяйственных работ в горшках с растениями, без вашего ласкового тепла, без вашей живой тяжести у нас на коленях по вечерам…

Пустота внутри, с тех пор как вы ушли от нас, Моцарт, не исчезает вот уже много дней. Вы ушли от нас, пощадив наши сердца, ушли, чтоб мы не видели ваших страданий, ушли куда-то туда, где обитают такие же веселые, умные, общительные, великодушные и обаятельные коты, как вы, Моцарт. Никто не поймет, как может быть прекрасна жизнь, когда вы рядом. И как горько, как горько можно печалиться по коту. И вот утром, когда я выхожу на крылечко, я как будто разговариваю с вами, вспоминая вас и ваши чудачества, я как будто глажу вас по вашей мягкой спинке и слушаю вашу утреннюю песенку… Ах, Моцарт, Моцарт. Какое прекрасное утро, Моцарт, доброе утро, Моцарт…

Есть у меня друг, мольфар. Он живет почти на вершине горы, которая называется Чорногора. Мольфар — это карпатский знахарь, колдун, волшебник, предсказатель. Он умеет разгонять тучи, вызывать дождь, лечить людей и скотину, предсказывать землетрясения, снимать порчу… Мы пришли к нему как-то на рассвете в гости. Удивительный он, мой друг мольфар. Его даже предупреждать не надо, да у него и телефона нет. Он всегда знает заранее, что мы к нему идем. Мы еще не знаем, а он уже ждет нас. Мы — это моя собака Мистер Чак Гордон Барнс и я.

И вот как-то, когда мы чай из трав пили на крылечке, Чак, по обыкновению, сидел у моих ног, почти не двигаясь, напряженный, бдительный, чутко водил своими выдающимися ушами и вдруг как-то странно, тихонько заскулил куда-то в направлении вершины Чорногоры в тумане.

— Что это с ним? — заволновалась я.

— А это он с Богом разговаривает, — спокойно ответил мольфар, раскуривая трубочку, — разговаривает о том о сем… И о тебе. Они все умеют с Богом разговаривать. А тут в горах — небеса рядом.