Шрифт:
А еще одну замечательную пару я видела в санкт-петербургском зоопарке — девочку и жирафенка. И у девочки, служительницы зоопарка, и у жирафки были одинаковые доверчивые круглые глаза с белыми прямыми ресницами. Обе нескладные, угловатые, длинношеие и длинноногие. Они, эти двое, были как две сестры — девочка и жираф. Девочка чистила жирафа щеткой, поглаживая бока, а жирафка нелепым огромным синим языком облизывала девочке смешной хвостик на голове, затянутый яркой резинкой… Тогда я стояла и стояла и наблюдала эту сцену долго. И сделала для себя важное открытие. Оказывается, иногда, для того чтобы показать, как вы любите друг друга, не обязательны слова: достаточно погладить пятнистый бочок или лизнуть любимую макушку. Или просто переглянуться…
Так что прав мой друг мольфар с Чорногоры. Кто умеет с Богом разговаривать, тот и дружить умеет как никто. Причем независимо от количества лап, ног, хвостов или крыльев.
Толик и Мишаня
В тот день в нашем маленьком прикарпатском городе был храмовый праздник. И в такие дни у нас никто даже не пошевелится, чтобы чего-нибудь поделать, лишь бы не отдыхать. Наоборот. Все закрывается — учреждения, конторы, офисы, магазины, мастерские, рынки. Больные не болеют, роженицы не рожают, сапожники не тачают, ткачи не ткут, швеи не шьют. Тихо. Никто тяжелей рюмки ничего не подымет.
Тут один в храмовый праздник взял в руки лопату червей накопать для рыбалки. Так соседи с ним полгода не разговаривали. И если потом дожди или засуха, на него обижались, говорили, мол, это потому, что ты, Бронька Кордонский, в храм копал. Вот как строго у нас с этим.
Праздник. Трембиты гудят. Колокола звенят. А как это красиво! Рано утром идут через подвесной мостик «люды» в вышитых сорочках, в шляпах зеленых с перьями, торжественные, величавые и значительные, как пряники. Идут не торопясь в церковь Святой Параскевы. За «людьмы» шествуют «жиночки» в бусах и платках солнечной яркости, за ручки ведут нарядную детвору. Мальчики одеты как «люды» — важные, высокомерные, в больших шляпах на красных смятых ушах, девочки — как «жиночки», чистенькие, аж светятся, оробевшие, притихшие, в платочках и юбках длинных, в новых туфельках. В полдень гурьбой идут обратно. «Люды» потирают руки в предвкушении хорошего и долгого застолья. А уж вечером отовсюду музыка — скрипки, барабаны, визг и уханье разгулявшихся танцоров.
На следующее утро хозяйки пошустрее рано утром выходят на речку Пистеньку полоскать белье. От этой воды в реке те самые вышитые сорочки, скатерти и рушники становятся белыми-белыми, а вышивка дивная — густой и сочной. Полощут в реке жиночки белье, иногда и всхлипывая, стыдливо прикрывая платками синячок под глазом — погуляли. Праздник был. Храм.
Вот именно в такой храмовый праздник дети нашли в лесу по дороге из храма выпавшего из гнезда орленка. Орелика. И куда его? Школа закрыта. Ветлечебница тоже. Понесли к Мишане, Михал Григорьичу, председателю райисполкома. Хороший он парень, этот Мишаня, долгих лет ему жизни. А что? И среди предисполкома у нас замечательные люди встречались. А что Мишаня хороший, так дети к плохому орелика бы и не понесли.
И что Мишане с ним было делать? Храм. Праздник же. Сколько можно повторять. Отвез к теще, на окраину города. У той двор, хозяйство. Поместили орелика в сарае. И со временем (беркут оказался) нарекли его гордым восточным именем Аятолла. Правда, потом за приветливость и покладистый нрав перекрестили в Толика.
Вот у Мишани семья — золото! Даже теща редкостная. Она, Мишанина теща, вообще всякую живность любила разводить. У нее как-то свинья Донна Бейджа, молодая совсем, вдруг кашлять начала. Кашляет и кашляет. Натужно так. Ну прямо как человек. А в городе, как специально, опять праздник. Опять никто не работает. Тем более у ветеринара Оксаны свадьба. С ветеринаром Серафимом. И все ветеринары на эту свадьбу званы. А свинью-то ведь жалко, просто ужас как. И что же? А Мишанина теща свинью давай травками отпаивать и банки поставила. Решила, что не повредит. Так знаете что?! Все вокруг умирали от смеха (выпили ведь уже — праздник), вся округа у Мишаниной тещи на заборе висела и на Донну Бейджу смотрела, что она с банками на спине, как бронтозавр какой-нибудь. А потом, когда банки сняли, ходила Донна Бейджа, свинья, в крупный горошек, — ее даже сосед на видеокамеру снял, кинозвезду-воображалу. Зато кашлять перестала. Так что теща Мишанина была человеком понимающим и против орелика не возражала.
Орел Толик рос с курами. Приятельствовал со всем двором, вступал в пререкания с индюками, наведывался в свинарник к Донне Бейдже и задирал кота, бывалого хулигана Васыля. Души не чаял в Мишане. Поджидал его по вечерам, восседая с петухом на заборе.
Летать Толик не спешил. А бегал! Не хуже собаки. С бешеной скоростью. Мишаня приучил его сидеть на руке, одетой в боксерскую перчатку. Сначала ничего, но потом Толик отяжелел. Не сокол ведь мелкий — беркут, самый большой орел в птичьем мире. Да еще вареники наворачивал, винегрет с большим удовольствием. И у свиньи угощался чем бог послал. И у домашней птицы. И все, что Мишанины дети ему приносили. Такой красавец — изогнутый острый клюв, блестящее шоколадное оперенье, цепкие хищные когти и суровый гордый взор, — разбойник получился из Толика хоть куда. Орел, одно слово — орел!
Мишаня выезжал с Толиком за город, в поле, на своем уазике, подбрасывал орленка на руке. Тот чуть болтался в воздухе, лениво-неуклюже водя крыльями, — и все. Нет, ну что это?! А летать?
— Что ж ты, брат, — возмущался Мишаня, — как тебе не совестно пешком ходить? Ты же, Толик, наше национальное достояние! — убеждал Мишаня орла. — Твой портрет, Толик, изображен на гербах! Ты же царь птиц, Толик! Ты беркут — а с индюками водишься! Со свиньей дружишь, хоть и с Донной Бейджей…
— Клек! — огрызался бестолковый Толик. — Подумаешь!
— Ты же символ могущества и власти, Толик, а питаешься винегретом. Тебе не совестно? Ты кровавую пищу должен клевать, Толик!
— Клек, — стыдливо опускал голову Толик и продолжал любить то, что ему дают дома.
Прошел год.
— Летать — это дар Божий, это наслаждение, — с глубоким знанием дела инструктировал Толика Мишаня.
Он вышагивал по полю, а следом за ним, не отставая, обреченно и уныло тащился Толик. И так они гуляли вдвоем, мирно беседуя о вечном, закинув за спину кто руки, кто крылья.