– Ну… Я люблю «Мартини».

В это время открылась дверь ванной, и в номер вошла голая и мокрая Наташа. Она посмотрела на горничную специальным женским взглядом, которым бабы оценивают соперниц, и сказала:

– А я не люблю «Мартини». Терпеть его не могу.

Горничная открыла рот, потом закрыла его и, резко повернувшись, выскочила из номера, хлопнув дверью.

Я рухнул в кресло и засмеялся.

Наташа встала передо мной, расставив ноги, что ей очень шло и, уперев руки в бока, что было ей совсем не к лицу, сказала:

– Если ты сунешь свой яйцекладущий хоботок в какую-нибудь другую дырку, я его у тебя оторву.

– Ого! – ответил я —Ты там себе не напридумывала ничего лишнего?

– Ничего, – отрезала Наташа, – просто кобелируй тогда, когда меня хотя бы рядом нет.

– Ладно, ладно, – сказал я и поднял руки, сдаваясь.

Она еще раз свирепо взглянула на закрывшуюся за горничной дверь и спросила:

– Ты мыться собираешься?

– Собираюсь, – ответил я, вставая.

– Ну так давай! – и она подтолкнула меня к двери в ванную.

Когда я закрыл за собой дверь и начал раздеваться, Наташа просунула в ванную голову и сказала совсем другим тоном:

– Если хочешь, я тебя помою.

Я удивленно посмотрел на нее и увидел в ее глазах какое-то новое выражение.

– Я понимаю, что выгляжу, как сумасшедшая еб-ливая сука, – сказала она, – наверное, так оно и есть. Но я и вправду хочу тебя помыть. И вообще – позаботиться о тебе…

Она замолчала смущенно.

Вот это было зрелище! Смутившаяся Наташа – это что-то новенькое!

– Ну давай, заходи, банщица! – сказал я и посторонился, пропуская Наташу в ванную.

По правде говоря, сам я тоже несколько растерялся от такого неожиданного поворота в ее поведении. В памяти мелькнули уральские Лида и Варя, но тут же исчезли, потому что стройные и подтянутые женщины нравились мне все-таки больше, чем большие и мягкие.

– Повернись спиной, – сказала Наташа.

– А что же не передом? – спросил я и послушно уткнулся носом в стенку.

– А до переда я еще доберусь, – сказала она и начала бережно намыливать мне спину.

Покачиваясь от ее легких движений, я попытался вспомнить, когда мне в последний раз мыли спину. Получалось, что только в детстве.

По намыленной спине скользнуло что-то округлое и упругое, потом еще раз, и я, посмотрев вниз, стал с нетерпеним ждать того момента, когда Наташа доберется до моего переда.

Он был уже вполне готов к этому.

Я сидел на переднем месте старого раздолбанного «пазика» и смотрел в прыгавшее передо мной грязное стекло, стараясь не пропустить того места, где из земли должен был торчать обломок древней скалы, похожий на истукана с острова Пасхи.

Наконец из утреннего тумана, местами наползавшего на асфальт, показался стоявший торчком камень, и, перекрывая натужный вой двигателя, я крикнул:

– Мастер, останови здесь!

Водила надавил на тиски, автобус, затрясшись, остановился, потом завизжали ржавые петли облупленной складчатой двери, и я соскочил на обочину. Проводив взглядом исчезнувший за поворотом «пазик», я глубоко вздохнул несколько раз, очищая легкие от автобусной вони, и огляделся. Вокруг меня неподвижно стояла тайга, мечта романтиков и геологов, воспетая в электричках и на студенческих вечеринках.

Из густых зарослей доносилось негромкое посвистывание лесных птичек, где-то вдалеке зашуршали кусты, а в нескольких шагах от меня на щербатый асфальт выскочила серая мышь, понюхала воздух, дергая носом, а затем начала короткими перебежками пересекать дорогу. Она напомнила мне сумасшедших питерских старушек-одуванчиков, которые очертя голову бросаются через улицу, размахивая палкой и посылая проклятия во все стороны, и я засмеялся.

Услышав мой громкий и страшный смех, мышь запаниковала и, серой молнией прочертив асфальт, исчезла в начинавшей увядать траве.

Поправив на плече сумку, в которой был некоторый запас еды и большая пластиковая бутылка с водой, я посмотрел на часы.

Половина восьмого утра.

Отсюда до поселения староверов было около тридцати километров, и при некотором знании тайги, которое я приобрел-таки за время своих прежних шараханий по здешним местам, к вечеру я обязательно должен был добраться до места. Оглядевшись еще раз, я прикинул направление и, пожелав самому себе ни пуха ни хера, решительно шагнул с асфальта на мягкий ковер трав и мхов, устилавший дно «зеленого моря тайги».