Шрифт:
Завтра утром, точно в назначенное время, он ждал в холле гостиницы. Его веселые глаза были нетерпеливыми, он едва ждал шагнуть на улицу! Заворожен этой радостью, которую я заметил, я как-то без размышления приветствовал его: «Здравствуй, Марк!» Сразу же я извинился. Я понял, что мы знаем друг друга только с вчерашнего дня, а еще я изменил его имя и вместо «Марк» я сказал «Марко».
Он принял это как неважную деталь:
— Здравствуй… Пошли, идем…
Он был людски любопытным, интересовался всякой мелочью, нежно улыбался прохожим, узнавающим его…
Он почти подскакивал, это был признак какой-то радости в нем.
Но тогда — он остановился, будто прислушивается, и вдруг — он начал петь. Запел он тихо этим своим бархатистым голосом, но это было все-таки так сильно, что его слышали и прохожие. Он пел для себя, для прохожих, для белградцев.
Мы дошли до Калемекдана, я показал ему Саву и Дунай [34] :
— Ой, какая красота! — воскликнул он. И долго так стоял, засмотревшись в две реки, которые слились в обнимку под развалинами древнего города. А затем он опять напевал легко и весело, чтобы… дать обещание:
34
Калемеклан — историческое место в окрестностях Белграда, где у стен древней крепости сливаются реки Сава и Дунай.
— Знаешь… В следующий раз, когда приеду в Белград, я буду петь на моем концерте песню о Белграде. Буду! Наверное — буду!
После нескольких месяцев мы встретились в Москве. Я увидел его еще издалека, он махал руками и мы еще не успели поздороваться, а он уже говорил:
— Слова готовы!.. А и музыка при конце!
В моменте я растерялся, смотрел на него с малым удивлением.
— О Белграде песня. Услышишь ее!
Тогда я вспомнил его обещание. Концерт в Белграде! Он дал обещание [приехать] вместе с этой песней…
Я был у него дома. И у меня было такое ощущение, что я нахожусь у себя дома. В доме Марка Бернеса человеку и нельзя чувствовать себя иначе…
Тут были его дети, супруга Лиля — его друг и приятель, та, которая бросила карьеру… чтобы полностью посвятить себя своему Марку и воспитанию детей. Просто она поняла, что нужна Марку!
Тогда, смотря на все это, вспомнил я и первый концерт Марка в Белграде… После каждой спетой песни на концерте в Доме профсоюзов Марк посматривал за занавесом, есть ли там за сценой его Лиля. Увидев ее, его глаза начинали поблескивать. Он пел для людей и — Лили!
После некоторого времени мы снова встретились в Белграде. Тогда я услышал и песню о Белграде.
Воспоминания притекали, потому что слова песни напоминали:
С улыбкой иду по Белграду я, московские песни пою, и новым товарищам радуюсь, и старых легко узнаю. Тут Сава с Дунаем встречаются, свиданью не будет конца. Тут песни, как реки, сливаются и наших народов сердца. Белградцы, белградки, белградочки, пожалуйста, спойте со мной… [35]35
Слова из песни о Белграде на стихи Я. Хелемского, музыка Я. Френкеля.
…Это была моя последняя встреча с Марком. Никогда больше мы не виделись, но я его… не забыл. Марка просто невозможно было забыть.
СПАСИБО ТЕБЕ, МАРКО! СПАСИБО ЗА ТО, ЧТО МНЕ ПОВЕЗЛО ПОЗНАКОМИТЬСЯ С ТОБОЙ!..
HVALA TI MARKO! HVALA, STO SAM IMAO TU SREC'U DA ТЕ UPOZNAM!
ЯРОСЛАВ СМЕЛЯКОВ
Последняя встреча с Марком Бернесом
(неоконченное стихотворение)
В Югославии с Бернесом, не сговариваясь ране, мы столкнулись летним утром под навесом в ресторане. За кофейником блестящим, как разбойники при деле, разговаривая тихо, мы все утро просидели. Говорили мы по дружбе по-немногому о многом, но закончилась беседа полусвязным монологом. Монолог был этот вроде социального заказа композиторам, поэтам по отдельности и сразу. Все он требовал, чтоб все мы, неважны ему детали, о солдатах непришедших песню снова написали. Чтобы воинов, погибших от чужой фашистской пули, мы еще раз благодарно, неутешно помянули. Эта будущая песня без названья и начала, без мелодии и строчек в нем уже существовала. В это время над Белградом, в синем небе в самом деле журавли беззвучным строем к нам на Родину летели. И на кладбище советском на окраине Белграда… {122}1971 г.
КАЙСЫН КУЛИЕВ
Песня, которую не споет Марк Бернес {123}
Шла война. В ноябре 1943 года наши войска форсировали Сиваш, заняли плацдарм на севере Крыма. В то время я, бывший кадровый парашютист-десантник, работал в армейской газете «Сын Отечества».
Войск было много, а плацдарм, взятый нами, тесен. Почти каждую минуту снаряд, выпущенный врагом, мог попасть в человека, машину, орудие, повозку или пулемет. Погода стояла чаще всего сырая, дождливая, туманная. В те дни мне по поручению редакции часто приходилось, подвернув полы шинели, переходить Сиваш по холодной, соленой воде и вязкой топи. Хорошо запомнил, как однажды уже в темноте я шел с редактором одной из дивизионных газет через Сиваш и пел «Шаланды, полные кефали…», подбадривая, утешая себя и товарища, пытаясь скрасить нашу трудную жизнь, внести в ее жестокий холод человеческое тепло.
Нам с товарищем пришлось ночевать под открытым небом, укрывшись мокрыми плащ-палатками. Мы не столько спали, сколько тихо пели, ожидая рассвета. Сначала мы пели о Косте-моряке, его шаландах, рыбаках, грузчиках, потом о темной ночи. Эта песня очень соответствовала тому, что переживали мы сами. Песни о Косте-одессите и темной ночи, спетые Марком Бернесом так душевно, так проникновенно, стали неотъемлемой частью жизни фронтовиков, частицей души каждого. Их пели во всех землянках, во всех госпиталях, пела вся армия, воевавшая с очень злым и сильным врагом. Судьба этих двух произведений Н. Богословского оказалась редкостно счастливой.