Ну вы все, конечно, помните ту красивую минутку затишья, которая была на нашем участке. Саша решил попробовать свой пугач. Что же делает этот парень? Он идет в аллейку, срывает беленький цветочек — ромашку или что… Прикрепляет ее к дереву и открывает тир. Но в ромашечку еще нужно попасть!

А когда такой парень начинает стрелять, остановиться ему, конечно, трудно… Ну, фрицы подумали, подумали, и с левого фланга как ударили пулеметы. За пулеметами — минометы… А немецкая полковая артиллерия подумала на Сашин пугач, что это наша артподготовка, и давай стрелять по Саше. По Саше и — по ромаше. По Саше и — по ромаше… Одним словом, что вам говорить: Саша еле живой пришел с этой аллейки и тут же поменял свое оружие на махорку.

И правильно сделал!

Вот я у вас спрашиваю, как можно стрелять из этого оружия, когда в нем не хватало самой главной части?

Какой?

А самая главная часть каждого оружия — есть голова его владельца!

… Эй, артиллерист! Ты Сашу не трогай, он умнее тебя в миллиард!

Что? Каких одесских ты видел? Моряков в бою? Женщин и детей — под германскими бомбами? Этих ты видел?

Слушай, артиллерист, ты Одессу не трогай. Там — горе и кровь. Я ж за твой красивый город Смоленск слова плохого не скажу.

…Ничего, ничего, Сашенька, это небольшой урок географии».

…Я могу сказать прямо: мне повезло. Мне сильно повезло. И прежде всего потому, что я встретил Лукова. Не будь этой встречи, не представляю себе, как бы сложилась моя творческая жизнь. Не будь этой встречи, не было бы у меня Аркадия Дзюбина — роли, очень дорогой мне и памятной {46} .

Поначалу обо мне как о претенденте на роль Аркадия Дзюбина не было и речи. Я просто вымолил у Лукова пробу. Никто не верил в меня как в исполнителя Дзюбина. Почему? Ответ был прост: до этого я играл только так называемые «голубые роли». И было актом большого режиссерского мужества доверить именно мне эту роль.

Работал он со мной самозабвенно. Мы не расставались порой в течение суток. Бесконечные разговоры, варианты, пробы…

Какая высокая мера требовательности, какое вдохновение чувствовались во всем, чем дышал Луков в работе над этим фильмом и чем насыщал нас — Бориса Андреева и меня. Работа не всегда шла гладко. Но всегда я видел в его глазах море тепла. И это помогало работать и жить.

Был случай, когда его человеческие качества раскрылись по-особому ярко. В самую тяжелую минуту, когда я терял близкого друга и неотвратимая трагедия надвигалась на мою семью, в лице Лукова я видел самого чуткого и отзывчивого человека {47} .

Мне очень трудно сохранять спокойствие, говоря о Лукове — человеке и мастере. Луков — неповторимое явление. Таких мастеров немного, но таким человечным должен быть каждый мастер.

Мне тогда посчастливилось. Наша рота курсантов Ташкентского пехотного училища имени В. И. Ленина после участия в массовых съемках фильма «Два бойца» отправилась домой, а меня оставили. Командир взвода лейтенант Ярцев приказал:

— Будешь помогать артистам по части обращения с оружием.

— Есть, помогать артистам!

Съемка отдельных эпизодов фильма велась в ташкентском парке имени Тельмана. Здесь-то мне и довелось впервые увидеть Бориса Андреева и Марка Бернеса.

Стоял октябрь 1942 года. В парке имени Тельмана напряженно работала съемочная группа. Но торопили постановщика и артистов тогда не только последние солнечные дни. Народу нужен был фильм, поднимающий в защитниках Родины ярость благородную. И съемочный коллектив спешил. А зажигал всех неистощимой энергией Леонид Луков. Был он режиссером-постановщиком, командиром строгим, требовательным, беспокойным. В коллективе его уважали и побаивались.

Однажды на место съемки пришла машина с аппаратурой. Привезли прослушать песни «Темная ночь» и «Шаланды, полные кефали» в исполнении Марка Бернеса. Всем очень понравились новые песни. Я подошел к Марку Бернесу, сидевшему там же, на скамейке, и наивно спросил, нельзя ли списать слова песни «Темная ночь».

— Есть закон, молодой человек, — сказал Марк Бернес, — не разглашать песни до выхода в свет фильма. А потом, вы знаете, какой у нас Луков: догадается об этом — выгонит.

Вскоре я узнал, какой у них Луков. Меня подозвали:

— Товарищ курсант, наденьте каску и — в окоп за ручной пулемет. Нам нужно снять одну сценку в блиндаже.

В окопе Бернес, в порванной грязной гимнастерке, с суровым взглядом.

Спустился в блиндаж. Снимут сценку, думал, в кинофильм попаду. Уеду скоро на фронт, а мать с сестренкой будут смотреть фильм, увидят меня, обрадуются, скажут: «Вон как наш Колька фашистов бьет из пулемета».

А поставили меня спиной к объективу. Слышу: «Внимание!» Затрещал аппарат. Значит, съемка. И сама голова моя повернулась от пулемета вправо. «Хоть бы профиль получился», — мелькнула мысль. В то время за спиной раздался крик: «Стоп!» Слышу гневный голос Лукова: