Застучали топоры, запели пилы, донеслось шлепанье раствора, чирканье мастерков — все пришло в движение. Ладейников стоял, ожидая указаний прораба. А прораб и впрямь, наверное, забыл про него. Подняв горсть песку, помял в пальцах, пошел по лесам наверх.

— Э-э, друг, подбавь-ка! — послышалось сзади.

Ладейников обернулся и в трех шагах от себя увидел дюжего парня с «козой» на загорбке, на которой лежало несколько кирпичей. Парень в синем дедовском картузе с поломанным козырьком, в лаптях. Красивое, умное лицо слегка подпорчено редкими оспинками. Ладейников добавил пару кирпичей:

— Хватит?

— Клади, не жадничай.

Моряк усмехнулся, прибавил еще четыре штуки.

Парень задвигал плечами, как бы пробуя силу, крякнул, пошел, чуть согнувшись, вверх по скрипучим настилам. В его неторопливой, мерной походке угадывалась привычка, втянутость, желание сделать как можно больше. Проводив его взглядом, Платон подумал: «А не сходить ли с «козой» наверх?» Не мог он стоять без дела. Его прислали каменщиком, но прораб почему-то медлит, некуда ставить, что ли? А может, вообще каменщики не нужны?

Уложив на «козу» десять кирпичей, Ладейников подумал и прибавил еще два — пусть будет на один больше, чем у рябого. Опустился на корточки и, держась за рога, вскинул «козу» на спину. Выпрямился: чувствительно! Едва вступил на леса, а рябой уже вниз спускается.

— Давай, давай, там ждут!

Платон попытался идти быстрее, да нет, тяжеловато. Отвык. Три года, считай, «козы» не видал. Хватаясь одной рукой за перила, другой придерживая ношу, не спеша, поднимался по трапу. Еще один поворот — и там каменщики. Слышны голоса, шлепки раствора, позвякивание мастерков. Кто-то весело насвистывает. Занес ногу, чтобы сделать шаг, — и вдруг отшатнулся назад. Не успел ухватиться за перила, кирпичи, лежавшие на «козе», с грохотом полетели вниз.

— Полундра! — заорал он.

— Сказився, чи шо?! — донеслось снизу. — Тут же люди!..

А еще через минуту — бас прораба:

— Сколько раз говорил — не можешь, крепи лямкой! — Прораб, видимо, имел в виду подносчика, с которым уже разговаривал на эту тему. — Кто ж так делает? Это же… — Но тут раздался сильный гудок паровоза, и дальше ничего нельзя было расслышать.

Свалив оставшиеся кирпичи на помост, Ладейников со злостью отбросил «козу»:

— Какая-то кривая!

— Сам ты кривой, — отозвался лупатый бригадир. — Мозгой вертеть надо, а не ворон считать!

— Бери мою, — предложил рябой, успевший сделать вторую ходку. — Ну, бери же!

Ладейников не тронулся с места.

Он уже видел поднимавшегося наверх прораба — тяжелого, мрачного, готового сразу пресечь всякую расхлябанность. Там, внизу, наверное, кого-то пришибло, а может… Ладейников и сам был не рад, что взялся за эту злосчастную «козу». Будь она проклята! И хотя бы по обязанности, а то ведь так, сдуру, по собственной охоте. Сам, выходит, на себя беду накликал. «Что ж, так тебе и надо!» — мысленно корил себя.

— Отличился… герой!

Прораб, взойдя на площадку, безошибочно шагнул к новичку:

— Виноват, — вытянулся по привычке матрос.

Прораб насупил брови так, что не стало видно глаз, и добавил:

— Тут я повинен. Не научил… Но разве ты сам не понимаешь? Внизу люди работают. Твое счастье, все обошлось, а могло быть… — он выплюнул окурок изо рта. — Могло быть ЧП!

— Товарищ прораб…

— Меня зовут Иван Кузьмич. А фамилия — Боков. Это — раз. А второе, пока технику безопасности не сдашь, до работы не допущу. Говоришь, на стройке работал, а простой вещи не знаешь.

— Меня, Иван Кузьмич, прислали каменщиком. Вот бумага.

— Бумага одно, а работа — другое. Какой же из тебя каменщик, если кирпичи поднести не можешь. Ну поставлю тебя на кладку, а ты опять начнешь бомбить. В общем, пока подносчиком… Но не таким, у которого все с плеч валится! Сам учить буду. Лебедем будешь плавать, — поднял седеющие брови, из-под которых блеснули карие глаза, и спросил: — Скажи по-совести… летун? Где до этого работал?

— Электростанцию строил. А последние три года на Великом, или Тихом, плавал.

— Моряк? — оживился прораб. — То-то смотрю — тельняшка…

— Радистом на эсминце был.

Кузьмич окинул его взглядом, по уже не таким сердитым, а вроде бы отцовским, ласковым и совсем мягко пояснил:

— Сам на «Очакове» в духах ходил. Четыре года шуровал… Да ты не сердись. Ну поругал, так ведь за дело. Буду и впредь строго взыскивать с нерадивых. Сам понимаешь, нельзя без этого: чуть ослабь вожжи, тут тебе сразу фокусы! Иной только и ждет послабления. Я не говорю о тебе, с тебя взятки гладки, а вот поработаешь…