Слушая его, Баянбай кивал в знак согласия, затем на правах старожила и знатока местной природы заключал:

— Зима, осень — Магнитка слякоть не бывает. Зима пришел — мороз, солнце… Хорошо!

А услышав, что Порфирий, сын Силыча, оставил стройку и перешел на завод, говорил:

— Шито кому правился!

И, как всегда, не мог Баянбай не вспомнить о своем Рамиле. Уже который год Рамиль командует бригадой каменщиков. Да кто его не знает! Много раз первое место брал! Вся стройка о нем говорит.

— Я и сам — строитель, — продолжал он. — На грабарке работал. Сколько земли перебросал! Землекоп — это хорошо! Первый лопата, первый камень… Газета про меня писал… Нет боле грабарка — икскаватор, автомобиль!.. Да и я старик стал. Теперь наше дело — цемент, доска карауль. Сторож, скажу тебе, тоже хорошо: стоишь, про все думаешь, никуда не спешишь.

Силыч молча ухмылялся в усы: что тут скажешь! А про себя подумал: «Завод — это здорово! Порфирий, он с детства к машинам лез… Может, и вправду анжинером станет?»

— До свидания, — махнул рукой Баянбай. — Отдыхай пошел. Когда смену кончал, приходи Ежовка, спроси, где живу — каждый скажет. Чай — матрешка пить будем… Всякий болезнь лечит!

Парень и девушка медленно поднимались вверх по едва наметившейся улице. Здесь пока всего несколько строений, остальные — в проекте. Справа, одевшись в куржак, застыл в своем зимнем величии городской парк, слева — поле и вдали — гора Магнитная.

Парень восхищался, показывая на деревья: вон какие вымахали!

— Особенно эти у ворот, что вы с Платоном садили, — соглашалась девушка. — До вершин не дотянуться!

— А снег, смотри, голубоватый, — дивился он.

— Не голубоватый, а розовый! — возражала она. — Неужели не различаешь? Глянь, вот так, из-под солнца.

Повернулся спиной к заходящему солнцу и ахнул: именно — розовый! Да скажи она ему — снег черный — поверил бы!

А девушка опять:

— Чуть-чуть прикрой глаза. Ну?

Стоило поддаться ее воле, опустить веки, как и парк, и поле, и эта недостроенная улица — все вокруг представилось совершенно в ином, сказочном свете, полном загадочности и красоты. Да и как иначе? Кто из влюбленных не был романтиком, не взирал на мир сквозь призму своего счастья!

Шли, тесно прижимаясь друг к другу, а то — отталкивались, набирали пригоршни снега.

— Берегись! — замахивался он.

Но девушка, изловчившись, совала ему ком снега за ворот. Вскинув руки — сдаюсь! — неожиданно обхватывал ее за талию, валился вместе с нею в сугроб.

Потом старательно обивал снег шапкой с ее мерлушковой шубки. Это Дударев. У него сегодня прекрасное настроение. Он снова работает на блюминге, учится в рабфаке, и еще… любит. Вот она, его любовь, — рядом!

— Ты же судьба… Моя судьба… Понимаешь? — и опять начинал о том, что если двое сделали выбор, подружились, то они, ну, конечно же, должны быть вместе.

— Разве мы порознь?

— Я говорю — всегда, всю жизнь. И многое в этом зависит от тебя. Ну, что ж ты молчишь?.. Наберись смелости и скажи. Пусть будут свидетелями этот парк, этот снег… гора Магнитная! Одно только слово… ну?

Она уже слыхала нечто подобное, с той лишь разницей, что, затронув эту тему, Порфирий говорил тогда отвлеченно, вроде бы не о себе. Сегодня же он обратился к ней со всей ясностью, даже спросил, как она, Лина, смотрит на замужество?

— Нормально, как и должно быть в таких случаях.

Показалось, она произнесла эти слова несерьезно, механически.

— Нет, ты подумай, — настаивал он. — И потом…

Не дослушав, обхватила за шею, припала к его лицу:

— Как еще, о чем думать?!.

В этих ее словах, в столь неожиданном порыве впервые ощутил ее — близкую, родную, готовую идти с ним рядом… А еще услышал: став его женой, она непременно поступит в институт. На вечерний, как и он… И заключила:

— А жить будем у родителей!

Порфирий вздрогнул.