— Не повернут нас Ростиславичи, не бывать тому,— твердо сказал Всеволод.

Говорил он — будто совет держал с московлянами, а сам уж дружинникам наказал за мужиками в оба приглядывать. Речи речами — так уж повелось на Руси, так и отцы и деды поступали. Но Всеволоду порядок такой всегда был не по душе. Московлян он уговаривать не станет. Не пойдут с ним по доброй воле — заставит силой. «Свесив руки, снопа не обмолотишь,— неприязненно подумал он.— Разленились, хари отъели на окраине...»

Мужики, оно ясно, тоже не простаки. Упирались для виду, цену себе набивали. Но каждый знал: в лес от Князевых тиунов не уйдешь, хозяйство не бросишь.

— Зря ты, стрый, с мужиками совет держишь,— шепнул Всеволоду Юрий,— Какие из них ратники? Не ровен час, дойдет до брани, разбегутся по избам.

Всеволод усмехнулся, положил руку на крестовину меча:

— Не разбегутся.

Мужикам ласково сказал:

— И еще дарую вам двадцать бочек меду, а к меду брашна. Вот задаток — остальное получите после похода.

В толпе одобрительно загудели, послышались голоса:

— Ай да князь!

— Так бы сразу и говорил. Пойдем на Ростиславичей!

Мед мужикам поставили из огнищаниновых погребов.Тиун добавил. Пять бочек Всеволод выделил из своих припасов. Народ на площади все прибывал. Вместе с посадскими пировала и княжеская дружина. Князья тоже не стали прятаться за частокол, пили на площади: перед из

бой огнищанина Петряты постлали ковер, принесли столы и лавки, составили вместе. Тут и там зачадили костры.

Поспел на пир и Радко с медведем, с Карпушей и Маркелом. Аленка тоже пришла посмотреть, как веселится народ. Глядя на пьяных мужиков, со слабой надеждой думала: а что, как и Давыдка здесь?

Накануне вечером за скудным ужином в избе Овчуха Радко предложил ей податься с ним вместе в Новгород.

— Одну тебя отпустить во Владимир не могу,— сказал он.— Много злых людей нынче бродит по дорогам да по лесам. Не дойдешь. А с нами тебе и тепло будет, и сытно. В беде подсоблю. Не брошу...

Разумно увещевал ее скоморох. Но у Аленки свое было на уме. Узнав, что прибыло войско, идущее на Ростиславичей, заупрямилась пуще прежнего:

— Упаду князьям в ноги, упрошу взять с собой.

— До тебя ли им? — усмехнулся Радко.

В толпе взопревших от тесноты баб, привалившихся к тыну, слышались голоса:

— Ишь как живут князья — лебедей пряженых подают...

— Сладко!

— Меды пьют, радуются.

— А наши-то мужики — дураки!.. Нынче пляшут, утром спохватятся...

— Уведут родименьких.

Овчух, страдавший болями в желудке и давно уже забывший вкус меда, тоже вертелся среди баб возле тына. Подливал маслица в огонь:

— Многие воротятся ли, бабоньки? Ваши мужики — вои, а я хоть и не вой, а тоже мужик. Со мной сподручнее. Хоть гривной и не наградят, зато голова на плечах... Ежели что, дорогу ко мне знаете.

— У, бесстыжий! — повизгивали бабы; иные игриво били его по плечам и по спине.— Седина в бороду, бес в ребро!

— А и то. Был бы уговор,— смеялся Овчух.

К тыну подошел, покачиваясь на помягчевших ногах, сокольничий князя Всеволода — в белой рубахе до колен, с княжеской гривной на шее. Поглядел на баб мутными глазами.

— А ну-ка, бабоньки, водицы мне!

— Аль меду мало?

— Ишшо не раздуло?..

— А вот я вам! — выругался сокольничий, сунул два пальца в рот да так свистнул, что мигом всех от тына отбросило. Одна только Аленка осталась.— А ты, молодица, пошто не побегла? — удивился сокольничий.

— Это со свисту-то?

Засмеялся сокольничий:

— Ну, коли так, принеси водицы.

— А к князю допустишь? — спросила Аленка.

— Принесешь водицы, допущу,— смеясь, пообещал сокольничий.

— Не обмани...

Закинув косу за спину, побежала Аленка к колодцу, зачерпнула полную бадью. Тяжелая бадья — едва принесла.

— Ну, полезай, коли так,— протянул сокольничий ей руку.

Хоть и пьян, а сильная рука у сокольничего. Подобрала Аленка подол, перепрыгнула через плетень. Перепрыгнула — да и прямехонько сокольничему на грудь. Обхватил он ее, прижал, крепко держит, не пускает.