Он старался не думать о Нике, потому что сразу всплывала в памяти ее рука, подсоединенная к капельнице, и лицо, закрытое повязкой. И Евгения. У Булатова сжимаются кулаки. Он не может взять в толк, как вообще возможно то, чему он стал свидетелем.

Проезжая по мосту над прудом, Булатов попросил водителя остановиться. Съехав с моста, они вышли из машины и посмотрели на лед. Остался широкий пролом от середины пруда до самого берега – это тащили из воды машину.

– Они тут здорово попали. – Водитель закурил и сплюнул на снег. – Видали, Петрович, – на самой середке оказались! Говорят, вытащила их какая-то бабенка, одна! И не побоялась же! Я бы поостерегся на тонкий лед, глубина-то здесь нешуточная, даром что пруд.

– Не побоялась. – Булатов поежился, представляя, как Ника ползла по льду. – Есть еще люди на свете. Только машина ближе к берегу упала, на середину потом ухнула – дно-то здесь какое, сам знаешь.

– И не говорите! С берега вниз да вниз… Я овраг здешний помню – пацанами мы сюда приходили, в самое жаркое лето здесь было студено, травы какие росли! А потом решили сделать пруд. Значит, правда, что вытащила их женщина. Да, а ведь на том мы всегда и стояли – на взаимопомощи и взаимовыручке, так нас учили. Но теперь времена поменялись, деньги людям глаза застят, каждый со своей бедой в одиночку барахтается, а если всем миром взяться, оно сподручней было бы… Но нет уже этого.

– Ну, почему же. Видишь – есть. Поехали, мы опаздываем.

– Не опоздаем. В аккурат в десять поспеете, тютелька в тютельку. Мне ведь из Александровска вас сподручно забирать, я сам тамошний.

Булатов задумчиво потер подбородок. Его ждала работа, но кроме работы его ждал темноглазый Марек, с которым они поладили практически моментально, его он силком увел в помещение персонала, когда в клубе арестовывали Евгению. Отчего-то ему казалось неправильным, чтобы парень слышал и видел это чудовищное представление, организованное предприимчивым Олешко и полицией. Но как в одной семье могли родиться и вырасти настолько непохожие дети? Вот взять Марека с Иркой – такое ощущение, что они родные брат и сестра. Выросшие у разных родителей, они похожи – внутренне, привычками, общаются своими, только им понятными словами. А тут две родных сестры, но одна – как лучик света, располагает к себе моментально – хотя нет у нее яркой красоты, как у Евгении, и не такая она холеная, а лохматая, полноватая, с доверчиво распахнутыми синими глазищами в коротких ресницах, а вот, поди ж ты, с ней хочется говорить, с ней хочется созвониться и поболтать, ее хочется видеть… Постоянно видеть. Булатова словно кипятком обдали – а ведь Ника очень нравится ему. И как теперь с этим быть?

«Собственно, я свободный человек. Мне сорок семь лет, я был дважды женат, дети уже взрослые, все пристроены. Почему бы и нет? Вот только Макс Матвеев, похоже, думает о том же, хотя и виду не подает. Ладно, поглядим».

Машина въехала в Красный Маяк, водитель сбавил скорость – не хватало еще кота задавить, примета – хуже некуда.

Ника вынырнула из сна – Лариса отсоединила капельницу. Ника терпела все процедуры стоически – так ей, по крайней мере, казалось.

– Вставать нельзя. – Лариса отодвинула систему. – Ну, ты и сама все понимаешь. В туалет можешь осторожно, и снова ложись – и не вставай. Никаких дел, никаких звонков, никаких стрессов. Постарайся спать побольше.

– Я и так все время сплю. – Ника капризно засопела. – Мне сны плохие снятся… Как там Лерка?

– Ника, будут новости – ты узнаешь первой. Марек с Иркой отправились в школу под усиленной охраной, с ними все будет в порядке. Димка дурака валяет, но лучше так, чем где-то далеко, с чужими людьми. Все наладится, Ника. Ну, что ж, случилась беда, а могло быть хуже. Через пару дней тебе станет легче, вот посмотришь.

– Ладно, поверю тебе на слово…

Лариса возмущенно фыркает, осторожно трогает компресс на лице Ники:

– Надо убрать и смазать, готова?

– А что изменится, если я скажу, что не готова?

– Ничего. – Лариса улыбается. – Ладно, потерпи.

Она как можно осторожнее снимает компресс – но Нике больно от любого прикосновения.

– Ну, вот… картина, конечно, так себе, но чего ты хотела, при таком повреждении это…

– Не начинай. Мало радости…

– Бестолочь.

Но Ника ее уже не слышит – она вспоминает свой сон, вспоминает отчетливо, хотя с детства отгоняла подобные мысли. Кто-то согревал ее на той скамейке, кто-то шептал о принцессе на острове, охраняемом солдатами… может, оттого она и создала свой собственный Остров – у себя в мыслях, и постоянно играла там, уходила туда, а люди думали, что она здесь! Со временем Остров разрастался, но ее комнаты в замке оставались неизменными. И только в шкатулке добавлялись украшения, и цветы в оранжерее цвели все более яркие и причудливые. Она думала, что вырастет и потеряет Остров, – но не потеряла.

На ее Острове было все, чего у нее не было здесь, и еще свобода. Ника любила посидеть в одиночестве и побыть там, на Острове, а Женька и отец думали, что она просто рисует. Но когда родился Марек, она стала редко посещать Остров – потому что строила его для своего сына здесь. И у него были своя комната, игрушки, сказки на ночь, она сама и бабушка Магда тоже, и Остров был покинут, но дорогу туда Ника не забыла. Приходила ночь, и она возвращалась на свой Остров, чтобы побыть там и подумать. Там многое изменилось, но это неважно – туда по-прежнему нет пути чужим, и это главное.