– Мам…

Валерия с трудом открыла глаза – вынырнула из темноты как раз там, где надо. Ирка – бледная, с отчаянными, испуганными глазами и с букетом розовых роз на длинных стеблях, ее родной ребенок. Все хорошо. Ничто не может быть плохо, когда она, дочь, рядом сидит, держит ее за руку… Михаил тоже так же ее держал, может, и это тоже сон? Но то, что Михаил не приснился ей, Валерия уверена. Он был здесь, она до сих пор помнит прикосновение его пальцев к своей щеке.

– Мам, ты как?

– Ничего, доча. Жива…

– Вот, мы цветов тебе…

«Мы»? Валерия только сейчас заметила, что у двери переминается с ноги на ногу высокий худой мужик, одетый в идеальный серый костюм, элегантность которого не скрывает даже застиранный больничный халат, измазанный зеленкой.

– Вы…

– Я – Александр Панфилов, друг и партнер Макса Матвеева. – Он подходит ближе, вдруг смутившись под взглядом Валерии, как школьник. – Мы сейчас у Ники живем все вместе, в свете происходящего это показалось нам разумным, и…

– Кто-нибудь мне объяснит, что произошло?

– Мам, ты только не волнуйся, ладно? Все уже хорошо…

– Вы, – Валерия перевела взгляд на Панфилова, – рассказывайте.

Закрыв глаза, она слушает его, стараясь сохранять спокойствие. Что ж, этого, собственно, и следовало ожидать. Такая мразь, как Евгения, способна на что угодно.

– Я знала…

– Что? – Панфилов наклоняется к Валерии. – Что вы знали?

– Я всегда знала, что она нечто такое замышляет. Просто думала, что это будет тот бандит, с которым она живет. Бабка Магда ненавидела ее. И папашу их ненавидела, потому и Нику у них забрала, сказавшись больной.

– Да, я понял уже. – Панфилов осторожно берет ладонь Валерии. – Вы ни о чем не тревожьтесь, дети находятся под круглосуточной охраной, а Ника поправится, ей уже лучше. К ней мать приехала…

– Мать? – Валерия закрыла глаза. Сил больше нет. – Да ее матерью назвать нельзя. Она…

– Я знаю, знаю. Не волнуйтесь только. – Панфилов гладит ее руку. – Вы выздоравливайте, иначе нас к вам перестанут пускать.

Несуразный какой-то и неприкаянный, несмотря на его идеальный костюм. Валерия пытается улыбнуться, но не может.

– Мам, ты… выздоравливай, – Ирка прижимается лбом к ее ладони. – Побыстрее, ладно? Я домой хочу…

– Идет. – Валерия понимает, что дочь не должна видеть, как ей плохо. – Буду ждать вас.

Панфилов страшно обрадовался – она сказала «вас», а не «тебя» – значит, его она тоже будет ждать! Эта бледная женщина – не самая молодая, не самая красивая, но она – такая, очень вдруг ему нужная.

«Глупость какая-то. – Панфилов сердится сам на себя. – Девчонку жалею, а эта… мамаша ее… Нет. Глупость, дичь, я не знаю ее совсем…»

Но его чутье – безошибочное, фантастическое – уже вынесло свой вердикт, и Панфилов знает, как все будет: он станет ходить в ней в больницу, потом она выпишется, и он станет приходить к ней домой, она будет гнать его, но он не уйдет, все равно не уйдет. И родит она ему двоих детей-погодков, таких же рыжих, как Ирка, – отчего-то рыжая масть доминирующая, и если один из родителей рыжий, то ребенок будет рыжим обязательно. И все внуки до бог знает какого колена – тоже.

– По крайней мере, я точно знаю, как они будут выглядеть.

– Что, дядь Саша? – Ирка удивленно смотрит на него. – Кто будет выглядеть?

– А, забудь, это я так, сам с собой иногда вслух рассуждаю. Приятно же, черт побери, с умным человеком потрепаться за жизнь. Ладно, едем домой.

Они возвращались в квартиру Ники, которая уже стала для них домом, думая о женщине, лежащей в больнице, о женщине с рыжими волосами. Каждый думал по-своему.

Ника в тоске смотрит за окно – серый зимний день угасает, на прикроватной тумбочке ее ваза со свежими цветами, поблескивает в свете ночника – Ника не хочет темноты, но верхний свет раздражает ее. Буч спит рядом – он выбрал себе место на подушке, и оно его, похоже, устраивает, а что думают об этом окружающие, коту неинтересно.

– Никуша, надо поесть.

Мать приносит тарелку с супом, он знакомо пахнет, но Нике не хочется есть. Ей ничего не хочется, тяжелая тоска навалилась на нее, и когда никто не видит, вполне можно ей поддаться.

– Мам, я не голодна.

– Надо, детка. Давай, немножечко.

Мать поставила тарелку на табурет около кровати. Ника вздохнула – мама готовила, старалась, нужно есть.

– А, фасолевый. Я помню, ты варила такой дома, только отец его не любил, и ты перестала.

– Ну, теперь это не имеет значения.