Евгения Борисовна не так давно вступила в должность заведующей онкогинекологическим отделением. Но при этом она не только продолжала работать в качестве палатного врача, но и читала лекции в медицинской академии, и еще вела большую общественную работу в «Противораковом обществе» и в «Ассоциации врачей-онкологов, радиологов и рентгенологов». Она успевала беседовать с Верой Алексеевной, давать указания младшему персоналу, откликаться на телефонные звонки и реагировать на больных, которые то и дело заглядывали в кабинет. И хотя Бурау по годам была намного старше Лученко, Вера немножко позавидовала такой активности и неуемной энергии.

– Простите, Евгения Борисовна! – боком протиснулся в кабинет пасмурного вида мужчина. – Жена сказала, вы не хотите даже смотреть УЗИ из районной больницы?

– Не хочу и не буду! – резким тоном ответила та. – Я не знаю, на какой аппаратуре вашу жену исследовали. О компетентности коллег я говорить не стану. У нас же в клинике – самая современная диагностическая техника. Лучшая в стране! Поэтому, если хотите знать точный диагноз, пусть ваша жена пройдет обследование УЗИ у нас. Вообще, о чем мы говорим? Ничего болезненного в этой процедуре нет, в чем дело?

– Просто мы думали… – робко попытался оправдаться муж пациентки.

– Думаю здесь я! – категорически заявила Евгения Борисовна. – Вас интересует точная диагностика?

– Да, конечно, – горячо закивал собеседник.

– В таком случае спокойно оставляйте жену у нас. Мы ее обследуем и будем лечить.

Муж поблагодарил и вышел. Но поговорить с тетей Ивгой нормально никак не получалось. Вмешательство заведующей в жизнь отделения требовалось буквально каждую секунду. Лученко предложила:

– Может, встретимся на нейтральной территории? Тут мы не сможем побеседовать. Вас просто рвут на части.

– А мы дверь закроем! – заговорщицки усмехнулась Бурау. Закрыла на ключ свой кабинет и понизила голос: – Будем делать вид, что нас нет. Итак, коллега… Вас ведь ко мне прислала моя племянница Алиса? Что случилось? Почему нужно ворошить события десятилетней давности?

– Евгения Борисовна! Речь идет о смерти Ксении Николаевны Бессоновой, вашей сестры.

– Ксюша умерла в результате эвтаназии, совершенной ее мужем Павлом, – сурово сдвинув брови, произнесла онколог. – Моя сестра не должна была погибнуть от смертельной инъекции. Даже тогда у нас было достаточно препаратов для того, чтобы трагический конец сестры, связанный с онкологическим заболеванием, мучительным не был. Мы применяли различные способы обезболивания в сочетании с химиотерапией. Лечение Ксении было организовано так, что она могла уйти из жизни безболезненно. И без всякой эвтаназии. Тем более что она не страдала психопатией и желанием покончить с собой.

– Тогда зачем Бессонову было делать жене инъекцию?

– Чужая душа – потемки. Убил, может, оттого, что устал ухаживать за смертельно больным человеком. Знаете, не каждому под силу такой груз.

Вера приподняла бровь.

– Вы сказали – «убил». Это случайная оговорка или?..

– Не случайная! Эвтаназия является формой убийства! – заявила Бурау. Она встала и начала прохаживаться по своему кабинету, как будто читала лекцию. – А даже если пациент добровольно принимает участие в эвтаназии, то есть совершает самоубийство, то и тогда это недопустимо! Самоубийство – то же убийство…

Лученко усмехнулась про себя. Интересно: коллега Бурау почти дословно повторяет излюбленную Верину психотерапевтическую формулу…

– И вообще, чаще всего больной находится в депрессии и не может правильно оценить свое состояние, – продолжала Евгения Борисовна напористо. – Сейчас много разговоров о легализации «права на смерть». Но это право может обернуться угрозой для жизни пациентов. На их лечение и так не хватает денежных средств!

– Да, это я заметила, – не отказала себе в шпильке Лученко. – У государства их всегда не хватает на самое необходимое. Ведь лечение-то ваше достаточно дорогое и сложное. И все упирается в финансы. Когда их нет, когда у больного нет возможности принимать дорогостоящие препараты, чтобы снять невыносимую боль, то не гуманнее ли прекратить его мучения? Разве в вашей практике, Евгения Борисовна, не возникали такие случаи?

– Возможно, такие случаи и были, но не со мной! – отрезала Бурау. – У нас даже вопроса этого быть не может! И вообще, я вам удивляюсь, коллега. Во всех странах активная эвтаназия объявлена вне закона.

– Не во всех, положим… – сказала Вера. Она и сама не была сторонницей эвтаназии, но требовалось коллегу «прощупать». – В мировой медицинской практике постоянно возникают попытки подвести юридические основы не только под активную, но даже под вынужденную эвтаназию. Когда речь идет о тех, кто много лет пребывает в коме.

– И это очень опасно! Эвтаназия неэтична. Так мы к фашизму можем вернуться, будем уничтожать всех слабых и неполноценных, – нахмурилась Бурау.

– Мы отвлеклись. – Лученко решила закончить диспут. – В том-то и дело, что Павел Бессонов не делал укола. – Вера протянула Алисиной тетке копию письма, написанного в тюремной больнице.

Лученко по собственному опыту знала: профессиональная привычка много писать и читать истории болезней приводит к тому, что медики больше доверяют письменному слову, чем устному. Пока Бурау, снова усевшись за свой стол, читала письмо, Вера рассматривала кабинет заведующей отделением. Вещи, как всегда, рассказывали много полезного. В обители завотделением онкогинекологии недавно делали евроремонт. Недешевая немецкая офисная мебель с креслом из натуральной кожи, жалюзи, ковролин, имитирующий иранский ковер, крупные вазы из итальянского стекла и фарфора… Да, людской благодарностью хозяйка кабинета умеет пользоваться. Родственники спасенных больных создали для доктора Бурау достойную обстановку. Впрочем, Вера с пониманием относилась к таким проявлениям человеческой признательности. При нищенской зарплате медиков они, несмотря ни на что, продолжали спасать больных. И это совершенно нормально, что рабочий кабинет хорошего врача-специалиста ничуть не хуже, чем офис бизнесмена средней руки. Вот только почему при этом коридоры и палаты государственной больницы выглядят убогими и обшарпанными?