Мартьянов огорчился, когда узнал от Шаева о концертной программе, составленной главным образом из классического репертуара.

— Нет развлекательных номеров. Пение да музыка.

— Вот и отлично-о! — сказал помполит.

— Скучно не было бы.

— Отдохнем, чуточку облагородимся, а то душа-то грубеет и таежным мохом покрывается.

Семен Егорович косо поглядел на Шаева, не рассердился, но махнул рукой: мол, неисправимый — кто про что, а он все про свое.

— Ну, ладно, послушаем, — сдался Мартьянов, — только клуб-то наш неказист, не для классического репертуара.

Шаев раскинул руки и растопырил пальцы.

— Верно-о! Не успели доделать. Артисты нас извинят.

Мартьянов набрал воздуха и со свистом выдохнул его, тише молвил:

— Строимся медленно. Зима не за горами, а у нас вместо крыши над клубом стропила, школа только поднимается, магазин, баня не готовы.

— Сегодня отдыхаем от дел. Концерт, Семен Егорович.

— Прижмут нас холода, ох, прижмут! Будет тогда концерт.

— Управимся, — уверенно сказал Шаев. — Пойдем-ка жен готовить к вечеру.

А жены уже готовились к концерту, как к празднику: наглаживали платья, завивали волосы щипчиками, нагреваемыми на примусах и керосиновых лампах. Первый концерт, как снег на голову. Волновались больше, чем надо: не отстали ли от моды наряды, прическа, обувь. Хотелось перед московскими артистами показать себя равными, хотя в быту еще многое оставалось не благоустроено; не хватало то одного, то другого, самого необходимого в житейском обиходе.

Пожалуй, спокойнее всех были Анна Семеновна и Клавдия Ивановна. Они трезвее других оценивали обстановку и оделись в темные шерстяные платья простого покроя, с белыми пикейными манишками.

Ядвига Зарецкая нервничала. Она не сразу решила, в каком платье лучше всего появиться в концерте. Она тоже понимала, что в недостроенном клубе, с бревенчатыми голыми стенами и с грубо сколоченными скамейками, едва ли уместно появление в выходном нарядном платье. И в то же время ее подмывало блеснуть удачно сшитым, коротким вечерним платьем; она любила хорошо и со вкусом одеваться, выглядеть элегантной и модной и была придирчива даже к мелочам своего туалета. И все же Ядвига остановилась на этот раз на темно-синем шелковом платье с открытым воротом и разрезом на груди, скрепленным изумрудным жучком — брошкой.

«Так скромно и красиво», — подумала она, подводя губы карандашом перед овальным зеркалом, стоявшим на тумбочке. Ядвига, чтобы доказать мужу, что гнев ее не прошел, сказала:

— Может быть, юнгштурмовский костюм заказать? Коротенькая юбка цвета хаки и ремешок через плечо пойдут мне.

Она все еще не могла простить Зарецкому его обман. Ядвига злилась на себя за излишнюю доверчивость на то, что позволила мужу завезти ее в такую «дыру».

Зарецкий сидел в качалке. Он терпеливо ждал, когда жена кончит туалет, и ничего не ответил на ее колкость. Вытянув пальцы, он подчищал маленькими ножницами и пилкой потрескавшиеся, сбитые ногти и поглядывал на ручные часы.

— Яня, мы опаздываем.

— Ах, да-а! — деланно воскликнула она. — Я совсем забыла, что в театре ненумерованные места и, если опоздаем, придется торчать в проходе…

Зарецкий только укоризненно поднял глаза на жену. Ядвига недовольно передернула плечами и подчеркнуто произнесла:

— Я готова, Броня.

«Черт в юбке», — подумал Зарецкий, встал, взял фуражку со стола, надел ее перед зеркалом и, пропуская вперед жену, зашагал к двери.

Зарецкие шли до клуба молча. Их нагнали молодые командиры Светаев, Ласточкин, Аксанов и Милашев, поздоровались. Ласточкин, чуть приотстав, заметил:

— Поторапливайтесь.

— Успеем еще, — ответил комбат и слегка приподнял фуражку.

Ядвига скользнула взглядом по Ласточкину и, придерживаясь за руку мужа, нарочито плотнее прижалась к нему. Ласточкин так и не понял, что означал этот подчеркнутый жест, острый взгляд полуприщуренных ореховых глаз Ядвиги.

Встретились они здесь, в гарнизоне, холодновато и официально. Когда Ласточкину представился удобный случай сказать о себе, напомнил:

— Я жил надеждой…

Ядвига пытливо посмотрела и строго ответила:

— Вы забыли, что у меня муж — комбат Зарецкий, — и прошла мимо независимой и гордой походкой.

В тот день Ласточкин раньше друзей вернулся на квартиру, достал подаренную Ядвигой фотографию, подержал ее в руке и со злостью разорвал на мелкие куски. С неделю он был, как ошалелый, и друзья не знали, что с ним.

Рита Алмазова никогда не думала, что ей придется выезжать на гастроли в необжитые, таежные районы Дальнего Востока. И скажи кто-либо об этом в Москве, может быть, она и не согласилась бы на гастрольную поездку. Но теперь все нравилось Рите и открывало ей неизвестные стороны бытия страны. Перед глазами Алмазовой проходила все та же кипучая жизнь, которую встречала она в каждом уголке, объезжая свою огромную, ни с чем не сравнимую родину.