— Ну, а как лес?

— С лесом плохо. Смешно, тайга — пройти нельзя, а лесу мало. — И Сигаков вдруг заговорил, как знаток: — Вот стоит елка. Стройная, прямая. Верных 12 метров, а на лежку не годится. Сердцевина гнилая.

— Ты что, подпиливал ее?

— Без подпилки узнать можно.

Он подошел к ели, несколько раз стукнул обухом топора по стволу.

— Звенит струной — пили на лежку. Гудит басом — руби на дрова.

Сигаков стал рассказывать о болезнях деревьев, как врач. Он знал все пороки: искривление ствола, косослой, свилеватость, наплывы, механические повреждения — трещины и щели, говорил о них с уверенностью специалиста.

Сигакова перевели в роту недавно. Он окончил учебную команду при радиобатальоне. Аксанов еще не успел близко познакомиться с младшим командиром, хотя слышал о нем много.

— Откуда такие познания?

И так же просто, как в самом начале разговора, Сигаков ответил:

— На лесозаготовках работал. Присмотрелся к бригадиру. Он и поведал секреты, а здесь инспектор Силыч лесную науку раскрыл.

Начальник связи Овсюгов по пути в роту прикинул, что обязательно проверит внутренний распорядок, осмотрит оружие в пирамидах. Конечно, будет найдена «ненормальность». Наверняка придется сделать замечание старшине, дежурному по роте, а может быть, командиру взвода. Вот ведь Аксанов не доложил, а дал отпуск Жаликову. Забыл об уставе внутренней службы.

Войдя в помещение, начальник связи действительно обнаружил «внутренние беспорядки».

— Красноармейцы должны чувствовать твой приход. Пришел старшина — гроза пришла, — наставлял Овсюгов Поджарого. — Пыль на сундучках, не протерты окна, беспорядок с вещевыми мешками, плохая заправка коек…

Поджарый стоял не шевелясь. Глаза его виновато перебегали с сундуков на вещевые мешки, с суконных одеял на койках к очередному дневальному, протиравшему окна тряпкой. Старшина тоже изучил характер начальника связи и знал, в таких случаях лучше молчать. Наконец Овсюгов отпустил Поджарого и прошел в ленинскую комнату.

— Ты что-нибудь знаешь о домашнем отпуске красноармейца Жаликова? — спросил он политрука Кузьмина, снимая фуражку и садясь рядом. Это означало — предстоит длительный разговор. Политрук ответил, что знает.

— Прекрасно-о! Но-о домашний отпуск красноармейца производится с разрешения… — Овсюгов приподнял голову, многозначительно посмотрел на политрука. Тонкие губы его сжались.

Кузьмин предупредил:

— С разрешения комроты или политрука.

— Правильно-о! Ты разрешал?

— Нет, но Жаликову было сказано доложить дежурному по роте о домашнем отпуске.

Овсюгов сделал удивленные глаза, быстро заговорил о другом.

— Я хочу сказать… В его отпуске надо усматривать…

— Знаю, знаю.

Комроты вскинул белесые брови, округлил глаза.

— Жена может…

— Повлиять в плохую сторону? — Политрук прищурился, постучал пальцами по полевой сумке, лежавшей на коленях. — Допускаю: Жаликов особенный красноармеец. Он всегда был на грани поощрения и взыскания. — Политрук сделал паузу, прямо взглянул на командира роты. — Но Жаликов стал другим. Внимание наше дисциплинировало красноармейца.

— Я доволен, — заметил уже в дружеском тоне Овсюгов. — Но пусть красноармейцы будут научены горьким опытом Жаликова и знают, как плохо быть на военной службе, имея под боком жену.

— Это не совсем верно. Наш тыл, — осторожно намекнул политрук, — это не вооруженный отряд…

— Вы демократ, политрук! — Начальник связи привстал, надел фуражку. Дружественность в его тоне исчезла. — Железная дисциплина!.. Приезд жены красноармейца без разрешения — это удар по дисциплине.

— Ваши понятия о дисциплине, — спокойно продолжал Кузьмин, — подернулись ржавчиной…

— Что-о? — возмутился Овсюгов. — Что-о вы сказали?

Начальник связи стоял перед политруком с раскрытым ртом. Он знал, что Кузьмин так же твердо повторит свои слова. Этой твердости он завидовал.

— Вы нетактичны, — тише сказал Овсюгов.

Кузьмин рассмеялся. Командир выбежал из казармы. За ним вышел политрук.

— Мне, беспартийному специалисту, трудно с вами, — сказал начальник связи, когда они были на крыльце.

— Сходите к Шаеву… Объяснитесь. Это необходимо вам, как фляжка воды в походе, — сходя с крыльца, бросил политрук. Не оглядываясь, он направился в сторону просеки. Вскоре повстречал Аксанова. Командир взвода рассматривал золотистые березы, одиноко стоящую рябину с красными кистями спелой ягоды.

— Краски просятся на полотно, — сказал Аксанов подошедшему Кузьмину, — давно не рисовал, — но заметив возбужденное лицо политрука смолк.

Кузьмин, все еще раздосадованный неприятным разговором с Овсюговым, спросил: