— В это крыло слуги не смогут быстро добраться. — Она насмешливо подняла бровь. — У тебя будет масса времени, чтобы скрыться.

Он соскользнул с кровати, снял с себя сюртук, расстегнул жилет.

— Не будет. Мы ведь не сможем сразу одеться. — И понизив голос, он попросил: — Дорогая, сними сорочку.

Она молча смотрела на него, и он рискнул сам нарушить молчание:

— Я вижу, ты хочешь отомстить мне за мою жестокость.

— А почему бы и нет? — не отводя от него взгляда, отозвалась она дрожащим голосом.

Волна вожделения захлестнула его. Жаждущая плоть рвалась из мешающих панталон, и он быстро от них избавился. Он не был уверен, что сможет сдержаться и доставить ей глубокое и полное наслаждение. Но, черт побери, ночь еще долгая!

— Я понимаю, у тебя есть право мучить меня. — Он опустился на колени возле ее ног. — Но я надеюсь, ты дашь мне возможность заставить тебя передумать.

Не давая ей времени на размышления, он поднял сорочку, обнажил темный треугольник волос и склонился над ним.

Он прошелся языком по чувствительному бугорку, и она простонала:

— Джексон! Что ты делаешь?

— Я хочу заставить тебя передумать, — прошептал он, на секунду оторвавшись от нее.

— О… господи, — стонала она, извиваясь, а он ласкал языком мягкую плоть и наслаждался каждым ее стоном.

— Джексон… о небеса… Джексон, ты негодяй!

Никто и никогда не называл его негодяем, но сейчас это слово восхитило его. Ему казалось, что он может умереть, не успев овладеть ею — так велико было охватившее его возбуждение. И все же он продолжал ласкать ее.

Наконец заливающая горячая волна облегчения прошла по ее телу. Она приподнялась, чтобы найти его губы и прижаться к ним.

Селия задрожала, когда с прежней страстью он целовал ее живот, бедра, маленькие ступни ног… Он будто хотел доказать самому себе, что теперь ему принадлежит каждая частица ее тела. Каждая!

Ему! Впервые он поверил, что это возможно.

Их взгляды, полные срасти, встретились.

— Обо всем этом я думал неделями, — с трудом выговорил он охрипшим голосом и резким движением вошел в нее. — Обо всем этом я мечтал ночами и с трудом стряхивал эти грезы утром.

Селия обвила руками его шею и прогнулась ему навстречу.

— Я тоже… тоже никогда не думала, что мои мечты… что это так чудесно… — бормотала она, ощущая в себе его плоть. — Никогда не думала… никогда…

Он с трудом сдерживал себя, мечтая, горячо желая одновременно с ней почувствовать радость завершившейся страсти.

Так и произошло. А потом они лежали рядом, тяжело дыша, прижимаясь друг к другу, с ощущением радостной, нерасторжимой теперь связи. Потом она, прерывисто дыша, забилась в конвульсиях, вызвав и у него последние судороги. Его залил такой поток чувств, что он не мог больше отрицать истину.

— Я люблю тебя… — прошептал Джексон. — И я всегда буду любить…

— Это правда? — так же шепотом осведомилась она, уткнувшись ему в плечо.

— Не сомневайся. — Джексон приподнялся и поцеловал ее в губы. — Я люблю тебя, милая.

Ее лицо просветлело, но потом она увидела его взгляд, не отрывающийся от нее, и медленно, в раздумье проговорила:

— Я думаю, ты хочешь услышать те же слова от меня?

У него захватило дух, но он вопросительно поднял брови и с легкой, едва уловимой улыбкой в голосе проговорил:

— Все еще собираешься мучить меня за то утро?

— Может быть. — В ее глазах сверкнули озорные искорки.

— Тогда мне придется придумать что-нибудь особенное, чтобы заставить тебя мне поверить, — медленно произнес он и потянулся к шнурку колокольчика.

— Нет, ты не осмелишься! — воскликнула она, нахмурясь, и засмеялась, когда Джексон другой рукой обнял ее.

— Ты меня любишь? — спросил он и помахал шнурком над ее головой.

— Может быть, — поддразнила она. — Немного. Ты все еще считаешь меня избалованной?

Она потянулась к шнурку, но он поднял его выше.

— Возможно, не более избалованной, чем другие красивые женщины, которые идут на все, чтобы заполучить обожающих их мужчин.

— Ну вот. Теперь ты перемежаешь комплименты с оскорблениями. — Она посмотрела на него из-под опущенных ресниц. — Значит, ты меня обожаешь?

— Очень. Очень. — Он выпустил из руки шнурок. — И еще: я не считаю тебя избалованной. Если бы я когда-нибудь в этом засомневался, моя тетушка быстро разубедила бы меня.