Получив от нее ответное послание, Таданобу вновь сел на коня и возвратился к паланкину императора с почтительным докладом. Всякий поймет и без слов, как замечательно он выглядел в эту минуту!

Затем государь изволил проследовать дальше.

Я представила себе, что должна была чувствовать императрица-мать при виде царственного кортежа, и сердце мое, казалось, готово было выпрыгнуть из груди. Слезы полились неудержимо, что немало насмешило глядевших на меня.

Даже самые обычные люди радуются, если счастье улыбнется их детям, но какая великая радость выпала на долю императрицы-матери… Одна мысль об этом вызывает благоговейный трепет.

Однажды мы услышали, что его светлость канцлер, покидая дворец Сэйрёдэн, должен выйти из Черной двери, и все мы, фрейлины, собрались в галерее, чтобы проводить его.

– Ах, сколько здесь блестящих дам! Как вы должны потешаться над этим жалким старикашкой, – пошутил канцлер, проходя между нашими рядами.

Дамы, сидевшие поблизости от Черной двери, подняли вверх бамбуковые завесы, так что стали видны многоцветные шелка их одежд.

Почетный дайнагон Корэтика помог отцу надеть башмаки. По-юному прелестный, он в то же время выглядел значительно. За ним тянулся шлейф такой длины, что казалось, в галерее не хватит места.

«Ах, как взыскан судьбой господин канцлер! Дайнагон подает ему обувь, – подумала я. – Вот вершина почета!»

Начиная с дайнагона Яманои, его младшие братья и прочие знатные персоны сидели длинной чередой от самой ограды дворца Фудзицубо и до главного входа во дворец Токадэн, как будто вся земля была усеяна черными пятнами.

Канцлер Мититака, выглядевший очень изящным и стройным, остановился на минуту, чтобы поправить свой меч.

Тем временем его младший брат – управитель двора императрицы – Митинага стоял перед Черной дверью.

«Разумеется, он не станет оказывать знаки высшего почтения собственному брату», – решила я.

Но не успел канцлер сделать и нескольких шагов, как Митинага уже припал к земле.

«Сколько же добрых деяний должен был совершить канцлер в прошлых рождениях?» – думала я, глядя на эту удивительную картину.

Госпожа Тюнагон, объявив, что у нее сегодня День поминовения, принялась усердно молиться.

– Одолжите мне ваши четки. Может, в награду за благочестие я достигну вершины почестей, – заметил господин канцлер.

Дамы весело смеялись, но все равно то были примечательные слова.

Услышав о них, императрица молвила с улыбкой:

– Стать Буддой – вот что выше всего!

Глядя на императрицу, я думала, что ее слова еще более проникновенны.

Я без конца рассказывала государыне, как преклонился до земли Митинага. Она. заметила, поддразнивая меня:

– Так он по-прежнему твой фаворит.

О, если б императрице довелось увидеть, какого величия достиг впоследствии Митинага, она бы, наверное, признала правоту моих слов!

Однажды в пору девятой луны всю долгую ночь до рассвета лил дождь. Утром он кончился, солнце встало в полном блеске, но на хризантемах в саду еще висели крупные, готовые вот-вот пролиться капли росы.

На тонком плетенье бамбуковых оград, на застрехах домов трепетали нити паутин. Росинки были нанизаны на них, как белые жемчужины…

Пронзающая душу красота!

Когда солнце поднялось выше, роса, тяжело пригнувшая ветки хаги, скатилась на землю, и ветви вдруг сами собой взлетели в вышину…

А я подумала, что люди ничуть бы этому не удивились. И это тоже удивительно!

Однажды накануне седьмого дня Нового года, когда вкушают семь трав, явились ко мне сельчане с охапками диких растений в руках.

Воцарилась шумная суматоха.

Деревенские ребятишки принесли цветы, каких я сроду не видела.

– Как они зовутся? – спросила я. Но дети молчали.

– Ну? – сказала я.

Дети только переглядывались.

– Это миминакуса – «безухий цветок», – наконец ответил один из них.

– Меткое название! В самом деле, у этих дичков такой вид, будто они глухие! – засмеялась я.

Ребятишки принесли также очень красивые хризантемы «я слышу», и мне пришло в голову стихотворение: