Все еще учащенно дыша, я выключил будильник, поднялся с кровати и подошел к окну. Не знаю, был ли это остаточный эффект от шока и как следствие мое восприятие реальности стало более мрачным, но мне казалось, что за окном только тьма. Нет, конечно, было понятно, что снаружи уже утро, но темные тучи висели так низко и выглядели такими мрачными, что у меня складывалось впечатление, будто они вот-вот проникнут ко мне в комнату и затопят меня ледяным дождем.

Дождь. В отличие от своего радостного и не предвещающего ничего плохого начала кошмара с ярко сияющим сквозь окно Солнцем, в реальности по моему окну мерзко стучал дождь. А ведь когда-то я любил дождь. Сейчас же он у меня не вызывал ничего кроме депрессивных мыслей.

Я почувствовал резкую боль в висках и прислонился лбом к холодному окну. Едва ощутимые вибрации от стучащего по стеклу дождя проникали в мою голову. Мне не очень хотелось это делать, но все же я решил прокрутить в голове последние два сновидения… ведь было же и хорошее. У меня был осознанный сон, во время которого я испытал массу положительных эмоций. Я увидел своего давно умершего деда, услышал его теплый понимающий голос, побывал в старом доме.

Старый дом. Я ухмыльнулся, вспомнив о нем. В кошмаре я тоже вспоминал об этом доме, я размышлял о возможности побывать в нем снова, а теперь, когда проснулся и находился в относительно здравом уме, я вспомнил, что этот дом сгорел около семи лет назад от удара молнией. Сгорел дотла, от него ничего не осталось. Ни моих любимых кресел-качалок, ни книжной библиотеки моего деда, ни того уюта, который в нем был. От чудесной рукотворной хижины деда остались только воспоминания. Этот дом жил в моих воспоминаниях по соседству с моим дедом.

Я подумал еще немного и вспомнил фразу из осознанного сновидения «все думающие люди — атеисты». Очевидно, мой осознанный сон не был все же на сто процентов осознанным, раз я решил в нем, что это было название книги. В реальности книг с таким названием не существовало, по крайней мере, книг за авторством Эрнеста Хемингуэя. На самом деле это было всего лишь колкое изречение любимого писателя моего деда. Писателя, который в течение всей своей жизни, возможно, размышлял как раз о смысле этой жизни и писателя, в конечном итоге застрелившегося из любимого ружья из-за тяжелейших психологических проблем. Во всяком случае, в голове у меня остались такие воспоминания о нем. Вряд ли кто-то знал истинную причину его самоубийства. Я уж точно не знал, это скорее были мои депрессивные размышления, возможно, имеющие мало общего с действительностью.

Фразу «все думающие люди — атеисты» я впервые увидел в детстве как раз во время проведения своих зимних каникул в доме деда. Это была какая-то газета со статьей о писателях и, листая ее, я наткнулся на такое изречение. Я был совсем не в том возрасте, чтобы суметь понять смысл этой цитаты, но все же почему-то запомнил ее. Теперь же, в возрасте тридцати четырёх лет я начинал понимать. Я не имел еще каких-то своих четких взглядов о смысле жизни, но чувствовал что постепенно, незаметно для самого себя, прихожу к каким-то выводам.

Писателя Хемингуэя, возможно, такие размышления и свели с ума, от чего он и застрелился… меня тоже посещают подобные мысли. Как же закончу я?

Я попытался заглушить депрессивные мысли воспоминаниями о красивейшем закате двух Солнц из своего осознанного сна. На какое-то мгновение я успокоился и почувствовал, как замедляется ритм моего молотящего сердца, но мысли об Альме нагрянули сами собой. У меня перед глазами отчетливо возник образ оторванной и жестоко изуродованной моим автоматом головы. Головы маленькой африканской девочки, которую я убил. Я не хотел, правда. Так случилось, это была случайность. Да и будь я виновником ее смерти, она все равно бы не прожила долго. В том обществе, где она жила, детей использовали как пушечное мясо.

Когда я уже перестану искать оправдания?

Я ощутил, как у меня спонтанно начинают наворачиваться слезы, но словно мне было их от кого сейчас скрывать, я взял себя в руки и сдержал эмоции.

Окно или подоконник? Нет, не окно, потом новое ставить придется.

И я со всей силой ударил правым кулаком по подоконнику, не заметив стоящее на нем фарфоровое блюдце, которое забыл убрать после одного из своих чаепитий. Под сокрушительным натиском моего кулака, блюдце разлетелось на осколки. Я посмотрел на свою руку и увидел, как рассек кожу на мизинце. Кровь уже лилась ручьем, но боли я пока что не чувствовал.

— Твою мать! — выругался я.

Осознав, что только что натворил, я пошел ванну, промыл рану, начинавшую уже хорошо побаливать, достал бинты и кое-как перевязал руку. Теперь боль от пореза ощущалась в полной мере и у меня промелькнула мысль ударить во что-нибудь левым кулаком. К счастью, я вовремя одумался. Я посмотрел в зеркало. Жуткий вид. Черные волосы на голове стоящие дыбом, чуть ли не черные круги под глазами, щетина. Мне даже показалось, что у меня добавилось морщин. Затем я обратил внимание на свою перебинтованную руку. Не самый лучший у меня вид.

Имея в полном распоряжении только одну руку, я неуклюже постарался умыться, побрился и попробовал частично принять душ. Затем вышел из ванны, посмотрел на осколки поверженного фарфорового блюдца и решил убрать этот мусор как-нибудь потом. Я оделся, надел кобуру с пистолетом, достал пистолет, передернул затвор и, поглаживая большим пальцем левой руки спусковой крючок, направил дуло прямо себе в лицо. Посмотрев немного в ствол своего смертельного оружия, я поставил пистолет на предохранитель, спрятал обратно в кобуру и направился в Бюро.