Вскоре Небеса возмутились беспутству Луи Жиана не меньше, чем его заклятые друзья. Бог решил, что голубку, который гордится своей замаранной репутацией и умением ссать против ветра, пора платить по счетам.

Как-то раз, оскорбив на улице старого приятеля, резко его окликнувшего, Луи Жиан нарвался на крупную ссору, за которой последовали драка и угрозы мести.

Однажды вечером, на обратном пути из театра, куда Жиан ходил в полном одиночестве, его подстерегли четверо молодых людей, каждый из которых, кстати, был ничем не лучше своей жертвы. Предварительно выпив несколько бутылок корсиканского вина — в XVI веке оно считалось очень хорошим, но с тех пор уже давно не в цене, — молодые люди подкараулили Луи около виллы, где любитель садиться на кол проживал вместе с каким-то извращенцем из Австрии.

Из театра Жиан возвратился за полночь, около дома беднягу схватили, заткнули ему рот, насадили на кол садовой изгороди и побежали прочь, подгоняя друг друга пинками…

Казненный скончался, испытав сладостную боль. Он был прекрасен как Аттис{47}. И вокруг кружили светлячки…

Однажды мне довелось прочитать у одного старого автора то ли правдивую, то ли вымышленную историю о смерти Саломеи{48}. Я не стал украшать свой рассказ ни замысловатыми словечками, ни детальными описаниями одежды и убранства дворцов, ни мудреными терминами, якобы передающими особый местный колорит, — все эти излюбленные современными авторами приемы я оставил в стороне. Честно говоря, мне бы и при желании не удалось ими воспользоваться в силу собственной глубокой непросвещенности, я ведь даже имена героев взял из Евангелия{49}.

Убийцы Иоанна Крестителя{50} были наказаны. Но вернемся к началу. Всё произошло по вине Иродиады — как-то раз при виде соблазнительного, стройного тела пророка Иоанна, призывавшего людей окунуться в реку и смыть с себя грехи, у нее помутилось сознание. И хотя пожиратель акрид поступил точь-в-точь как Иосиф, слуга Потифара{51}, рано подавленное плотское желание к той, которая однажды возжелала его, дало о себе знать. Когда кровосмесительница Иродиада нарушила еврейские законы и вышла замуж за своего деверя Ирода Антипу{52}, в обличительных словах Иоанна Крестителя появились нотки ревности. Иродиада мечтала получить голову Святого, однако осуществить ее желание смогла лишь ее дочь Саломея. Разодетая в яркие, пестрые одежды, сверкающая драгоценными камнями, нарумяненная, с подведенными черной краской глазами, Саломея исполнила царю танец, пробудила у него греховное желание повторного кровосмешения и после могла просить, чего душе угодно.

Увидев на золотом блюде голову Иоанна с неостриженными волосами и бородой, Иродиада почувствовала, как в ней просыпается былая страсть, и с жаром поцеловала отрубленную голову в посиневшие губы. Однако чувство злобы взяло верх над страстью. Иродиада достала шпильку и проткнула ею глаза, язык и по очереди каждую частичку кровоточащей плоти. Осквернение усопшего завершилось смертью Иродиады, которая, не в силах наиграться с драгоценной головой, вдруг упала наземь и скончалась, скорее всего, от разрыва аневризмы.

Однако гордячка Иродиада недолго задержалась в аду. Ведь она принадлежит к породе небесных душ, чьих добродетельных представителей я называю богами. Под богами я, конечно, имею в виду сущность, неподвластную человеку, а вовсе не универсальный разум, который Спевсипп Афинский{53} называл непостижимым правителем мира. По ночам, во время гроз, когда животные в испуге прячутся в свои норки, Иродиада парит над вершинами наших лесов, и уханье сов возвещает начало ее фантастической охоты.

Ирод Антипа, правитель Иудейского царства, чья власть сравнима лишь с властью современного тунисского бея, был выслан Тиберием в Лион, и там, убитый горем, скончался.

Саломея, услада царских глаз, умерла в танце — балерины позавидовали бы столь странной смерти.

Как-то раз во время праздника она танцевала в богатом доме на террасе из серпентинного мрамора, и позже, когда проконсул, хозяин того дома, покидал Иудею, он увез красавицу с собой на Дунай, в провинцию варваров.

Однажды зимой Саломея гуляла вдоль замерзшей реки и, очарованная видом ее голубоватой, гладкой поверхности, решила потанцевать на льду. Танцовщица, как всегда, была разодета в пух и прах, и на шее у нее сверкали цепочки с крохотными звеньями, какие делались еще в Венеции; тамошние ювелиры винили кропотливую работу в своей ранней — на тридцатом году жизни — слепоте. Она долго танцевала, перевоплощаясь то в любовь, то в безумие, то в смерть. Казалось, эта грация и молодость действительно таят что-то невероятное, безумное. Руки Саломеи жили образами, задаваемыми гибким телом. Вспомнив о прошлом, она изобразила сборщиц оливок в Иудее, которые опускаются на колени, чтобы, надев перчатки, поднять спелые, упавшие плоды.

Прикрыв глаза, Саломея сделала несколько па из проклятого танца, наградой за который стала голова Иоанна Крестителя. Внезапно лед треснул, и девушка полностью погрузилась в воду, однако голова ее осталась на поверхности, застряв между двумя вплотную примыкающими друг к другу льдинами. Отчаянные вопли Саломеи напугали птиц, пролетавших над рекой, тяжело взмахивая грузными крылами, а когда девушка смолкла, ее голова словно отделилась от тела и осталась неподвижно лежать на льду, будто на серебряном блюде.

Наступила холодная, светлая ночь. На небе зажглись созвездия. Дикие звери собрались у реки, учуяв запах умирающей, чьи глаза все еще были полны ужаса. Наконец, Саломея сделала последнее усилие, перевела взгляд с земных медведиц на небесных и испустила дух.

Словно потускневший алмаз, ее голова еще долго покоилась на гладком льду. Хищные птицы и дикие звери не тронули ее. Прошла зима. А на Пасху, в солнечный день, когда начался ледоход, гниющее, нашпигованное драгоценностями тело выбросило на берег.