Слыша этот клич — «Отмыка!» — все понимали, что затевается традиционное у южных славян умыкание невесты. Какой-то отвергнутый влюбленный узнал, что его милая пошла на луг плясать коло, собрал горстку друзей и теперь они собирались умыкнуть гордячку. Но момент был выбран неудачно. Плясуньи с испуганным визгом попрятались за спины плясунов, среди которых был, возможно, и удачливый соперник похитителя. Натолкнувшись на мгновенный отпор, похитители в смущении остановились. Их было только шестеро, а парней-плясунов одиннадцать, да столько же девушек. Девушки шушукались:

«Это все Омер-портняжка. Он хочет умыкнуть Мару».

Омер возглавлял «отмыкарей»; коренастый, чернявый, крепкий как бычок, он дрожал от ярости. Цыгане пощипывали гитарные струны. Глаза Омера сверкнули. Он шагнул вперед и затянул:

Один из защитников девушек, видный парень, высокий и худощавый, перебил его:

— Омер, сам понимаешь, когда у нас не знают, как зовут девушку, или не хотят называть ее по имени, ее кличут Мара. Ты скажи, про какую девушку кричал «Отмыка!», чтобы она могла себя защитить.

Омер крикнул:

— Про Мару, дочку старого Тенсо.

Миловидная мордашка Мары, смуглая и перепуганная, показалась из-за спин защитников, и девушка сказала:

— Омер, я тебе не желаю зла. Довольно ты попел у меня под окнами и зимой, и летом. Но я тебе ни разу не отвечала. Хорошие ты песни знаешь, но замуж за тебя я не хочу.

Плясуны и плясуньи крикнули: «Прощай, Омер!» — и зашагали к деревне.

«Отмыкари» не препятствовали их отступлению, но, когда цыгане на дороге заиграли «Литании Марко», похитители загнусавили на этот мотив женоненавистническую песенку, которая должна была оскорбить Мару:

Затем Омер в ярости обернулся к товарищам: — А я-то вокруг нее увивался! В прошлом году с ней еще можно было сладить. После коло она угощалась медовым курабье, сливовым пирогом, пшеничными лепешками, топленым свиным салом и медом, что я носил ей из дому. А потом побывала в городе. Насмотрелась там на итальянцев, и евреев, и турков, и венцев, и мало ли на кого еще, может статься, даже на греков, а я их терпеть не могу и всякий раз, как увижу грека, показываю ему пятерню и говорю «Пенде!», потому что для них это самое страшное оскорбление, какое только можно выдумать!

Один из «отмыкарей» возразил:

— Если она видела город, заполучить ее будет нелегко. Да и отец ее тоже кое-что знает о городской жизни. Теперь он презирает древние установления нашего роду-племени и, того и гляди, жалобу подаст. Если поступит жалоба на традиционную «отмыку», похитителей строго накажут, а девушку вернут отцу с жандармами.

Цыгане, протягивая вперед руки, подошли поближе. Они были красавцы, но грязны и себе на уме. Омер швырнул им несколько монет. Один из них сказал, ухмыльнувшись:

— Самые счастливые дни в жизни мужчины — день свадьбы и день, когда жена подохнет.

Старая цыганка с иссохшим лицом извлекла из кармана длинные черные косы — она срезала их у какой-то незадачливой деревенской девчонки, которая стерегла гусей и, не ожидая нападения, задремала на лугу. Старуха расчесывала сломанной гребенкой эти косы, унылые, как останки покойницы, и что-то неразборчиво бормотала. Потом подняла голову и, пристально вглядываясь в Омера, дребезжащим голосом произнесла:

— Почему бы тебе не умыкнуть невесту из соседней деревни, как всегда делается? Если хочешь, я украду тебе девушку с косами красивей, чем вот эти у меня в руках.

Но Омер ответил:

— Герой не крадет, а похищает. Я хочу Мару.

Старуха не унималась:

— Дай мне побольше денег, и я украду тебе Мару. В тебе хитрости нет, а я ушлая, как лиса.

Омер подумал, потом согласился с платой, которую запросила старуха, отсчитал ей задаток и ушел вместе с товарищами, а цыгане, радуясь привалившей удаче, под звуки гитары заплясали халиандру, подскакивая, ударяя себя подошвами по ляжкам и держась одной рукой за ухо, а другой за срамное место.