Бакар вышел на улицу без шляпы и от холода, словно подтверждая смертельный приговор огненного знака под названием asch, громко чихнул: «Апчхи! Апчхи!»

Я взволнованно ответил ему пожеланием доброго здоровья.

Однако Бакар уже направился к двери своей лавки, произнося на ходу: «Я буду жить еще долго».

Потом, увидев, что солнце вот-вот сядет, он сказал: «Приходите еще».

Был час молитвы и, удаляясь, мы видели, как он снова надел свою высокую старую шляпу и, стоя на пороге, принялся внимательно читать древнееврейскую книгу с ее конца.

Мы шли молча, и, когда через какое-то время мне захотелось взглянуть на наши тени, я со странным плотоядным удовлетворением заметил, что тень Луизы исчезла.

Молодой русский путешествовал по Европе и на зиму отправился в Канны. Он снял комнату с полным пансионом в доме одного учителя, как раз в это время года дававшего уроки французского языка иностранцам.

Учителю было около пятидесяти лет, звали его Мускад. Он ничем не выделялся и всюду прошел бы незамеченным, если б от него так не разило чесноком.

Госпожа Мускад в свои тридцать восемь — сорок лет выглядела всего на тридцать — тридцать два. Она была милым созданием со светлыми волосами и пышными формами: тонкая талия, большая грудь и широкие бедра. Тем не менее в ней не было ничего вызывающего, она даже казалась немного грустной.

Молодой русский обратил на нее внимание и нашел красивой.

Семья Мускад жила в маленьком загородном доме близ Сюке, оттуда было видно море, острова Лерен и длинные песчаные пляжи, на которых до самых сумерек резвились голые худые ребятишки. К дому примыкал сад, где росли мимозы, ирисы, розы и большие эвкалипты.

Постоялец всю зиму только и делал, что гулял, курил и читал. Он не замечал хорошеньких девушек, которых в городе было полным-полно, не смотрел на красивых иностранок. Его зрение цеплялось лишь за ослепительный блеск слюды, что мерцала повсюду: на прибрежном песке, на улицах, на стенах — и, пока он шел, подгоняемый морским ветром, его мысли были всецело поглощены госпожой Мускад. Однако то была нежная, изысканная любовь, любовь, лишенная страсти, и он не осмеливался признаться в ней.

Листья эвкалипта устилали землю маленькими душистыми прядями. Их было столько, что они заглушали блеск слюды, сплошь покрывая садовые аллеи; цветы мимозы пылали и благоухали.

Однажды после полудня молодой человек увидел, как в полутьме комнаты, чье окно было открыто, госпожа Мускад включает лампу. Ее силуэт казался изящным и легким, движения — медлительными. Он подумал: «Не будем больше откладывать». И, приблизившись, сказал:

— Как прекрасно ваше имя, мадам Мускад. Чудо что за имя. Оно идет вам, женщине с волосами цвета восходящего солнца. Вам, благоухающей, как самые благовонные мускатные орехи, которые и в желудке голубя остаются целыми. Все, что приятно пахнет, пахнет вами. И на вкус вы, должно быть, как изысканнейшее блюдо. Я люблю вас, мадам Мускад!

Госпожа Мускад не выразила ни малейшего чувства, будь то гнев или радость, бросила взгляд в окно и вышла из комнаты.

Молодой человек секунду постоял в недоумении, потом ему вдруг захотелось рассмеяться, он закурил сигарету и удалился.

К пяти часам он вернулся и увидел господина и госпожу Мускад, опирающихся на решетку садовой ограды. Стоило им его увидеть, как они сразу вышли на улицу, по-прежнему пустынную. Госпожа Мускад закрыла за собой калитку и встала рядом с мужем, который произнес:

— Месье, я должен вам кое-что сказать.

— На улице? — спросил молодой человек.

Он посмотрел на госпожу Мускад, однако та была равнодушна и неподвижна.

— Да, на улице, — подтвердил господин Мускад.

И он начал:

— Месье, будьте так любезны выслушать мою историю до конца, нашу историю, ибо она касается и мадам Мускад.

Мне пятьдесят три года, месье, а мадам Мускад сорок. Прошло уже двадцать три года со дня нашей свадьбы. Она была дочерью учителя танцев, а я сиротой, однако мое вполне обеспеченное положение позволяло мне вступить в брак. Это был брак по любви, месье.

Вы видите, она все еще красива и желанна. Но видели бы вы ее раньше, с ее локонами, чей цвет не увидишь ни на одной картине! Все проходит, месье, и клянусь вам, ныне ее волосы не имеют ни малейшего сходства с теми, что обвивали голову семнадцатилетней девушки. Это были волосы цвета меда. Хотя, пожалуй, можно сравнить их еще с луной или солнцем.

Я обожал ее, месье. И смею утверждать, что она тоже меня любила. Мы поженились. Это была беспредельная радость, счастье, подобное сну, сон без разочарований пробуждения, мы ликовали всеми фибрами души. Дела шли на славу, а любовь не кончалась.