Шрифт:
— Капля?!
— Нет, кровью намазано. Каплю блузка впитала и уж потом я по клавишам развезла кровь рукавом.
— Что же ты мне не сказала? — опять сокрушилась Ева.
Евдокия вдруг рассердилась:
— А что я должна была говорить? Что на клавиши твои опиралась да комара невзначай придавила? Ведь именно так я тогда подумала, только теперь уже все поняла. Выходит, это был не комар. Но что же?
— Дусенька, миленькая, — с ревом взмолилась Ева, — приезжай скорее ко мне!
— Прямо сейчас?
— Прямо сейчас!
— Сейчас я не могу, занята. Почему бы тебе не вернуть с дачи семейство?
— Пыталась, но сотовый не отвечает.
— Попробуй еще.
— Да пробовала сто раз! Сколько можно? К тому же, мне никто не поверит. Мама скажет, что я сочиняю опять. Дусенька, приезжай или я здесь, под унитазом, от страха умру! Если не хуже!
Этим заявлением она насторожила подругу.
— А что может быть хуже? — втянув голову в плечи, спросила Евдокия и два раза нервно икнула.
Ева сделала длинную паузу и экзальтированно прошипела:
— А хуже: меня прикончит маньяк!
— Евочка, миленькая, — заголосила Евдокия и… вынуждена была мгновенно прервать разговор. — Я позже перезвоню, Леня пришел, — испуганно сообщила она и, прошептав «да, бабуля была права», спрятала трубку.
— Леню своего боится больше маньяка, — со вздохом подивилась Ева и, сидя под унитазом, покорно принялась ждать.
Она знала свою подругу: раз Дуся выдала обещание, значит не подведет.
Глава 3
Леонид Павлович и вещи в багажник автомобиля отнес и даже успел пофлиртовать на прощание с милашкой-дежурной. Он видел, что очень ей нравится: кокетничала, чертовка, отчаянно с ним все эти двенадцать дней и Дашу сразу же невзлюбила — провожала презрительным взглядом. Во взгляде недоумение и вопрос: «И что он, красивый, умный, интеллигентный мужчина в этой дурочке и страшилке нашел?»
А Даша, неосознанно чувствуя неприязнь, словно назло, проходя мимо дежурной, то на ровном месте вдруг спотыкалась, то сумкой цепляла стоящие в холле цветы. Горшки падали, бились — Лагутин сокрушался, качал головой, извинялся — дежурная, торжествуя, со сладкой улыбкой в ответ ворковала:
— Не волнуйтесь, ужасного ничего, подберем.
Но Дашу с такой брезгливостью злыми взглядами провожала, что к Лагутину (читавшему эти взгляды) сразу просилось на ум: «чокнутая» да «удолбище». Он и не ошибался совсем — как раз такими словами дежурная полна и была, провожая нескладеху-Дашу злыми глазами.
Простосердечная Даша же, как обычно, с лаской ко всем и со всею душой — дежурную комплиментами баловала, дорогими фруктами угощала, шоколадками пичкала…
И чем больше завистницу улещала, тем сильней ее та ненавидела.
Леонид Павлович, для которого человеческая душа, что учебник, до дыр зачитанный, видел какие страсти тут происходят, какие движения и куда, но поделать не мог ничего. Жену он предупреждал, советуя быть недоступнее, но бестолку все. Прямо сказать ей нельзя: слишком уж впечатлительна, а намеками — что об стенку горох. Он ей:
— Даша, обслуга бедная, а мы живем в номере «люкс» и за день способны истратить то, что хорошая горничная и в месяц не получает.
Она же ему в ответ:
— Потому я дежурную фруктами и кормлю. И не пойму, чем ты не доволен.
Вот и говори с ней после такого ответа. Дежурная — стерва — ведет себя внешне солидно, а Даша — добрячка — выглядит дура дурой.
Но с другой стороны, Лагутин не держал на дежурную зла: он мужчина ее мечты — очевидно, а Даша счастливая конкурентка. За что же дежурной ее любить?
Лагутин поэтому с чистой совестью на прощанье с дежурной пофлиртовал, покупался в лучах ее обожания — не смог себе отказать. В свой номер по этому поводу он вернулся в приподнятом настроении — после (пусть и легкой) измены как-то особенно хочется любить родную жену.
— Дашутка! Радость моя! Я уже здесь!
И что же он видит: Радость сидит по-прежнему на кровати, в обуви на покрывале — Лагутин нахмурился, в нем самом радости, как ни бывало, только злоба одна.
«Что это, черт возьми, происходит? Я, как ишак, с чемоданами, знай себе, бегаю по этажам, а она прохлаждается?»
— Даша, почему до сих пор не собран твой рюкзачок? В конце концов, это бессовестно. Я устал, страшно голоден, мне предстоит долгий путь за рулем. Эдак мы и к ночи не выберемся…