Шрифт:
А тут как-то после ужина прибежал Петренко из околотка — веселый, прямо так и ходит вприпрыжку. Часто он в околоток-то бегал — будто бы сестра милосердия знакомая у него там была, да врет, наверно. Какая сестрица на серого солдата поглядит, коли вокруг офицеров полно — один другого пригожее!
— Братцы! Братцы! — захлебывался Петренко, бегая по проходу. — Зовите сюда отделение Шипилина, я вам новую песню спою. Зовите! Я бы и перед всей командой или перед полком спел, да тесновато в землянке-то будет.
Паша Федяев привычно поднялся, накинул шинель и двинулся к выходу.
— Правильно, Паша, — похвалил Петренко. — Кликни их да задержись там, на дворе, покашляй — все равно мы тут накурим невпродых.
— И без твоих пояснений понимаю, — огрызнулся Паша.
Скоро в землянке и без курева стало густо. Засветили плошку. Петренко держался именинником. Растянув меха, запел:
Ах, где-то рыдала, стонала гармошка, И чей-то замученный голос рыдал: «Ах, чуть бы, еще бы, еще бы немножко, Еще бы немножко — и я бы пропал!»— Ну, эту вы все знаете — для затравки я ее пустил, для настроя. А вот это я у одного мужика перехватил. И петь буду, как он меня учил. Слушайте да запоминайте!
Ах, Гришка и Сашка сидять за столом, А сам Миколашка пошел за вином. Принес Миколашка четверть вина, А за столом уж беседа полна! Гришка и Сашка легли на кровать, А сам Миколашка пошел б-б… баловать. Ах, Гришка с Ляксашкой в окошку глядять, Чего замышляють — никак не понять. Ах, Гришка с Ляксашкой в окошку глядять — Расею ерманцу надумали продать! Ах, Гришка, ты, Гришка, туды твою мать! Зачем же Расею-то задумал ты продать? Придеть революции праведный гром — Мы Гришку с Ляксашкой, как мусор, сметем! И пусть Миколашка об их не реветь Народ его тоже, поганца, смететь!С полминуты, пожалуй, в землянке мертвая тишина стояла. Потом заговорили все разом, перебивая друг друга. Дождавшись, как чуть поутихли голоса, Макар изрек:
— Ну, брат, и подарил ты нам песенку! С такой долго не погуляешь на этом свете. Враз пулей глотку заткнут.
— Не горюй, Рослов! — весело возражал Петренко. — Мы все, может, поживем пока, а Гришки Распутина, этой вонючей коросты, нет!
— Как это — нету? — спросили в два голоса Василий и Шипилин.
— А так и нету. Осатанел он всем до чертиков. Сами господа его и кокнули!
— Дак ведь об том бы в газетах, поди, пропечатали, — усомнился Андрон Михеев. — Тебе-то откудова такое знать?
— Может, напишут, А может и нет, Ему не давали, поганцу, обет.На ходу сочинились эти слова у Петренко, и пропел их да еще на гармошке подтянул. Никакого мужика он в глаза не видел, а три первых куплета этой песенки там же случайно подслушал, в околотке, — пьяные офицеры тихонько спели. И вовсе не подделывались они под мужичью речь. В последней строчке пели: «А сам Николашка пошел флиртовать». Все остальное сочинил Петренко самолично и эти слова переделал, чтобы солдатам понятнее было. А новости, не доступные серому люду, всегда получал Петренко от фельдшера.
— Ну, Гришку пришибли — и хрен с им! — подытожил Макар. — А ты ведь пел-то не только об ем. Поминалась там фигура шибко важная…
— И той главной фигуре мат, кажется, поставили!
Не зная шахматной игры, солдаты не поняли этих слов. А Петренко, до боли натянув себе правый ус, не стал их разъяснять: фельдшер строго наказывал помолчать денечка хоть два, пока все проявится.
— С матом-то у нас вольно, — по-своему растолковал Андрон Михеев. — Кого хошь по матушке пошлют…
— Давай-ка нашу окопную споем вместе! — перебил разговор Петренко.
И загудела землянка низкими мужскими голосами:
Не за веру мы, братья, страдали, Не отечеству жертвы несли, Не за то свою кровь, проливали, Чтоб злодеев богатства росли…Солдаты Шипилина бывали тут нередко, потому песня звучала слаженно и могуче. Потом разучивали новую злую и веселую песенку про Распутина и про царя, а в завершение спели ее вместе. Получилось лихо и здорово. Уходили шипилинцы нехотя — время не позволяло дольше задерживаться.
Каждый вечер перед сном солдаты обязаны были петь «Боже, царя храни». На этот раз Петренко не просто пел, а орал громче всех, чтобы слышали, как он выводил: «Боже, царя хо-ро-ни-и!»
Непривычно и жутковато было это слышать, потому как Паша уже вернулся с охраны и в любую минуту сюда могло заглянуть начальство. Так оно и случилось, только не в этот вечер, а через два дня.
Дверь отворилась как раз в тот момент, когда Петренко начал «хоронить» царя. Побелели некоторые солдатики, как увидели, что за поручиком тащится и взводный Лобов. Но Петренко, не смутившись, так и дотянул все-таки свое «царя хорони».