Шрифт:
Это чувство было хорошо известно и автору «Откровения огня», отцу Михаилу, но этим и ограничивалась его похожесть на собратьев. В отличие от них, последний кенергиец не считал «я» препятствием для душевных взлетов, что и взялся поведать некоему «отроку». Выбор собеседника был понятен: маленькое, невесомое, детское «я» в отрочестве набухает, тяжелеет и наполняется значением отдельности. В новом самоощущении много тоски по прежней слитности со своими родными, своей средой. Подростки и монахи близки друг другу в переживании одиночества. Само собой разумеется, что в этом и те, и другие хотя бы частично близки всем другим.
В мертвой тишине скованного строгим распорядком общежития МГУ через «Откровение огня» до меня донесся отзвук бесед, которые велись в келье захарьинских затворников. Разговор шел о «тайнах»,что следовало понимать в традиционном мистическом значении слова — как невидимое, таящеесяв видимом, как несказанное, скрытое в сказанном.
«Вот тебе слова: однажды… единственный… один… одинокий… единство. Что можно о них сказать? Не знаешь? Я скажу тебе: они соединены. За ними — одно».
Соединенность явлений была общим знаменателем «тайн», которые отец Михаил открывал отроку, и первое, чему тот должен был учиться, — это ее чувствовать. Связи были чаще всего подспудными и таились на разных глубинах. Те же закономерности были характерны и для текста кенергийской рукописи. Логика высказываний была не всегда ясна сразу. Кроме того, автор сознательно оставлял между ними пустоты, которые читатель должен был заполнять для себя сам. По стилю «Откровение огня» было похоже на поэму в прозе. Его легче было бы читать, если бы текст был разбит на короткие строчки.
Вот тебе слова: однажды единственный один одинокий единство. Что можно о них сказать? Не знаешь? Я скажу тебе: они со единены. За ними— одно.Тайн было семь. Их ряд начинался с тайны неповторимости,за ней следовала тайна одиночества.Обе они были связаны с целью Божественного Творчества: поддержанием непрерывности жизни через ее бесконечное многообразие. Как и для исихастов. Бог был для кенергийцев Творцом, не любящим повторов. Каждое создание — всегда в чем-то единственное и в своем своеобразии, как бы мало оно ни было, одиноко.
Скрытое значение одиночества поднималось на поверхность порциями в разговоре о пяти следующих тайнах: любви, страха, смирения, причастности всего живого к Вечной Жизни и Божественного равнодушия.Их набор на первый взгляд выглядел сумбурным, но по мере накопления подробностей впечатление разнобоя пропадало. Волны страха, любви и смирения, токи Вечной Жизни бились о берега острова одиночества, омывали его, затапливали, и спасение от тоски приходило тогда, когда они тот остров размывали.
В «Откровении огня» говорилось, что индивидуальность, или чувство «я», — это нить, один конец которой завязан узлом, а другой — уходит в энергеюи соединяется через нее с потусторонним, «тайным».Если узел стянут сильно, другой конец нити может не чувствоваться, словно его и нет, а значит — не ощущается и «тайное». Этот образ вкладывал в чувство одиночества вроде бы иное содержание, но на самом деле лишь по-иному передавал ту же самую мысль: подноготная неприкаянности — самоощущение, сдвинутое в одну сторону: в узел. С этого края каждый индивидум отделен от других, единственен по своим особенностям, одинок. В то же время, с другой стороны, там, где «я» соприкасается с энергеей,нет ни разграничений, ни разделений.
Видение тайного — это видение во всех жизненных проявлениях переливов энергеи,всепроникающие токи которой соединяют все существующее друг с другом и Творцом. Энергеяне только следует Закону, но и предается свободной Игре. Если бы Господь мог разочаровываться, у Него бы был для этого постоянный повод: Его чада игру энергеи— Его игру — не любят. Они называют ее «произволом случая». Чувство «я», или «узел», стягивает не что иное, как страх — страх перед Игрой. Кенергийцы верили, что постижение «тайного» от него освобождает.
Как представляется «тайное» — светом или тьмой, пустотой или населенным духами миром, как видится Господь, кенергийцы считали второстепенным. Важно, чтобы образы вызывали отзыв в глубине души, чтобы в них узнавалась своя причастность к Вечной Жизни. Религиозная свобода кенергийцев уходила корнями в тайну Божественного Равнодушия.Господу все равно,кто как его воображает. Многообразие представлений о нем — часть многообразия мира. Каждая живая душа добавляет собой новую подробность о Творце и по-своему знает Его.