Я познакомился с Сандрой сразу после окончания университета в клинике, что находилась в ста метрах от моего дома. Она работала там физиотерапевтом, и я стал ее пациентом: меня мучила боль в шее. Розовое, приветливое личико, негромкий голос и сильные пальцы были для меня, страдавшего в то время от юношеских разочарований в людях, исключительно приятной комбинацией качеств.

Когда она, старательная, пахнущая хорошим мылом, массировала мою спину, я любил ее. Сандра была единственная, кто облегчал мне жизнь осенью 1972 года, в мой первый жизненный кризис, когда все было муторно — начало учительских трудов в лицее, угасавшая дружба с бывшими однокашниками, дежурное посещение родителей, переставших меня понимать. Ко всему прочему я еще ненавидел свою новую квартиру, куда переехал по необходимости — там из окон можно было увидеть только другие окна.

Я виделся с Сандрой дважды в неделю, каждый раз полчаса. Цель встреч, их результат, наши отношения — все было прозрачно и давало чувство покоя. Моя шея отходила, но я умалчивал прогресс — продлевал свои хождения к Сандре. Как оказалось, мы оба водили друг друга за нос: Сандра знала, что шея у меня перестала болеть — она чувствовала мои мышцы, она видела меня.

Я говорил ей: «Лучше пока не становится». Она серьезно кивала и, зная правду, с полной отдачей принималась за работу. От упражнений я отказался — только массаж. Я лежал на массажном столе с закрытыми глазами, избавившись от всех чувств, кроме осязания. Мир сокращался до матраса, покрывавшей меня до пояса махровой простыни, подогретого электропечкой воздуха и пальцев Сандры. Было всегда тихо — мы не разговаривали.

В середине декабря Сандра объявила мне:

— После Рождества я беру десять дней отпуска. Вам тогда придется походить к другому физиотерапевту нашей клиники, я уже договорилась с ней, — и она назвала фамилию одной из своих коллег.

— Это невозможно. Другой физиотерапевт мне не нужен.

Сандре не требовалось объяснения. Зачем вообще нужен физиотерапевт, если уже все в порядке?

— Тогда вам придется ждать моего возвращения.

— Это тоже невозможно.

Так были выяснены наши отношения.

Я спросил Сандру, куда она едет. Конечно, это были Альпы. Она назвала известный лыжникам высокогорный поселок в Австрии.

— И я туда собираюсь, — сказал я.

Она порозовела и отвела взгляд.

Сандра ехала с подругой. Я присоединился к ним. Никогда прежде я не переключал деловые отношения на личные так решительно. Сандре моя бесцеремонность понравилась, мне же понравилось, что с ней можно быть бесцеремонным. После австрийских каникул я переехал к Сандре. Через полгода она спросила меня, хочу ли я ребенка. У меня не было тогда ни одного определенного желания, кроме как продолжать жить с Сандрой. Я не мог представить себе более легкой женщины, чем она. Легкие женщины вообще редкость. Мне казалось, что именно такая мне нужна.

Когда родилась Мике, мы с Сандрой поженились и переехали в наш теперешний дом у зоопарка Артис. Там родилась Лаура. В Амстердаме появилась еще одна стандартная семья среднего достатка: двое детей, собака, кошка, хомяк, «вольво», трехэтажный дом с садиком в хорошем районе. Глава семьи — учитель, жена сидит дома с детьми и ведет хозяйство. В выходные — загородные поездки, вечером — книги и музыка, иногда «ящик», зимой — Альпы, летом — Франция или Италия, небольшой круг старых друзей, раз в два месяца — ужин с родителями. В моем случае такое могло продолжаться только шесть лет. Или я должен сказать — это продолжалось целыхшесть лет?

Я отношусь к людям, которые любят смотреть в окно. Они норовят везде устраиваться у окна — в транспорте, кафе, любом другом помещении. Свободный вид из окна — их непременное условие при выборе квартиры. Я думаю, этот тип людей плохо приспосабливается к ограничениям, накладываемым семейной жизнью. Они могут ее ценить, любят, как все, своих детей, но не в состоянии поддерживать огонь в очаге.

Мике исполнилось пять, Лауре — три. Был обычный день, мы только что поужинали. Девчонки копошились в садике, мы с Сандрой сидели там же и смотрели на них. Наш брак к этому времени превратился в рабочий контакт по уходу за детьми и выполнение общих обязательств по отношению к друзьям и родственникам. Я сказал Сандре, что меня последнее время одолела хандра. «Это начало депрессии, — сказала жена. — Я думаю, тебе просто требуется побольше личного пространства». В своей школе физиотерапии Сандра изучала и психотерапию.

Мы договорились какое-то время тянуть телегу семейной жизни по очереди и составили схему «домашних дежурств». Было решено ради детей проводить воскресенья вчетвером, а также раз в середине недели всем вместе ужинать. Я захотел пока спать в своей рабочей комнате на чердаке. Сандра согласилась и на это. Потом я установил у себя электроплитку и холодильник, с тем чтобы в свои свободные дни вести холостяцкую жизнь. Предполагалось, что я отделюсь таким образом на два месяца. Они прошли, но мы с Сандрой так и остались на расстоянии. Ни она, ни я ни разу не заговорили о восстановлении прежнего уклада. Через три года, в Зандфорте, я объявил, что намерен внести в свою жизнь еще одну поправку, а именно — снова взяться за диссертацию. К этому времени я уже девять лет занимался не своим делом. Вполне достаточно.

Согласно моему плану, полтора-два года мы должны были жить на наши сбережения.

— Надо так надо, — сказала Сандра, когда мы, вернувшись домой из Зандфорта, обсуждали практические последствия моего решения. — Я тебе говорила, что собираюсь опять начать работать? Нет еще? Когда ты вернешься из Москвы, я попробую куда-нибудь устроиться. Нет-нет, это не из-за денег. Я хочу работать. Я люблю свою профессию.

Я смотрел на Сандру и видел в чертах ее лица, позе, во всем ее облике бравую девочку, выросшую в тени. Она никогда не ныла, что обделена солнцем.