— Вам нужно перевязать его? Я помогу, — предложила я лекарю, видя его желание настоять на моём уходе.

— Нет, но…

— Тогда покиньте комнату, пожалуйста, — тихо произнёс Вафнин. Я обернулась. Он, словно тень стоял за моей спиной и, пожалуй, лишь благодаря ему я не сошла с ума от горя. Он стал моей опорой.

— Я позову вас, если потребуется помощь.

Лекарь согласно кивнул и вышел. Ненадолго. Он вернётся, я знала, но мне было всё равно. Я легла рядом с Тином и вымученно улыбнулась, коснулась губами его плеча. Он устал и хотел спать, его веки дрожали и закрывались, но упорно продолжал смотреть на меня.

— Люблю тебя, — прошептала я одними губами. — Отдыхай, я буду рядом.

— Не хочу закрывать глаза.

Я погладила его по колючей небритой щеке.

Как тяжело… как тяжело улыбаться, когда душа кричит от горя.

— Хочешь что-нибудь? Может сок?

Тин поднял глаза и посмотрел мне за спину. Я знала о чём он думал, но пусть я и была благодарна Вафнину за поддержку, мои мысли сейчас были не о нём. Не его я желала поцеловать и прижать к себе.

— Хочу тебя, но увы, не могу, — пошутил Тин.

— Я подожду, когда ты сможешь, — сквозь ком в горле ответила я. — А сейчас отдыхай.

Тин усмехнулся. Да, разумеется, он говорил о моём, всё ещё официально женихе, а я о его якобы временной недееспособности.

— Дарина, не уходи, — едва слышно, только для меня, сказал он.

— Я здесь, рядом. Никуда не уйду.

Тин протянул руку, желая почувствовать меня. Он не говорил об этом, но я знала, что за этим желанием таился страх. Страх умереть в одиночестве. Нет… этого не будет. Я буду с ним до конца.

Осторожно, чтобы не причинить боли, я обняла Тина и подвинулась ближе, и очень скоро его дыхание стало ровным и глубоким. Уснул… Хворь сильно выматывала его, забирала все силы.

— Дарина, — услышала я шёпот за спиной, через некоторое время. — Родная, нужно сменить перевязку.

Я посмотрела на Тина. Его грудь едва заметно двигалась, над бледной, напряжённой губой капельки пота, а брови болезненно нахмурены. Днём он скрывал свою боль, но не во сне.

— Он спит. Идём. — Вафнин мою заминку понял правильно, я боялась покидать эту кровать, но всё же нашла в себе силы кивнуть.

Вафнин нежно подхватил меня под спину и ноги, я обняла его за шею, и он понёс меня вниз. Сама я ходить не могла, слишком сильно были обожжены ноги, и с благодарностью отдалась в руки друга. Он сам перевязывал мои ноги, покрытые ожогами, помогал с одеждой и даже с ванной. Удивительно, но ни в его действиях, ни даже во взгляде я не видела плотского желания. Разумеется, Вафнин был хорошо воспитал и его выдержке можно было позавидовать, но как бы то ни было, я пребывала не в том состоянии, чтобы думать об этом.

Мы спустились в гостиную, и Вафнин вместе со мной сел на кушетку. Прижал к себе. Он уже чувствовал подступающую истерику, знал, что ей не миновать.

— Поплачь родная, поплачь, — шептал он, и я плакала, вцепившись ледяными пальцами в его камзол, плакала, срываясь на крик, а потом уже на хрип.

После Вафнин возвращал меня в кровать любимого мужчины. Тин должен был проснуться рядом со мной, должен был знать, что я с ним.

Но он умер… я молилась о чуде, но оно не произошло. Я обнимала его, целовала угасающие глаза.

— Люблю… — повторяла я в сотый раз, не в силах поверить, что этот день настал.

— Не грусти обо мне, — едва слышно, из последних сил произнёс Тин. Я замотала головой. Нет! Нет… я не желала соглашаться с действительностью. Он же мой, сильный, наделённый силой и любимый. Он не может умереть… Но я держала его в руках и чувствовала как жизнь покидает его, что он боролся до конца, но не смог победить, чувствовала что он счастлив… умереть в моих объятиях.

В тот день вместе с Тином умерла и я.

Вафнин помог попрощаться с ним и по окончанию траура увёз в Шихкорск. Почти полгода я жила как в тумане, не видя ничего вокруг, кроме крови на своих руках и серо-голубых глаз Тина. Ночами я плакала в подушку и кричала от боли в душе, я хотела умереть… но Вафнин не покидал меня ни на мгновение. Он всегда был рядом. Рядом когда я проводила ночи с умирающим любимым мужчиной, рядом, когда я оплакивала его. Он стал моей опорой. И когда возможность мыслить трезво ко мне вернулась, я попросила стать его женой. Сама. Он больше не заикался об этом.