Чтобы как-то облегчить участь мужа, я, позабыв стыд, о чести, совести, стелилась под фрица, целовала, обнимала его. Надо было терпеть все унижения, но спасти от мужа. Его жизнь, его судьба зависела от воли моего майора. Но…»

Оказывается, бывают такие ситуации в жизни, когда эмоции человека перехлестывают здоровый разум и он, помимо своей воли, объявляет своему врагу войну. В честь оккупации немецко-фашистскими войсками еще одного крупного города, жандармерия закатила себе пир. Вечером пьяный майор со своей собакой завалил ко мне. Я перешла такую грань жизни, что уже больше не могла управлять своими эмоциями, я уже больше не могла притворяться, я больше не желала жить.

Я стала действовать. Обняла, поцеловала его, быстро собрала и усадила за стол. Налила ему полный стакан припасенного на такой день шнапса, чуть-чуть налила и себе. Я крепко прижалась к нему, целовала, подливала, довела его до животного состояния. Сколько он пил, столько спиртного давал и своему псу, который лежал у его ног под столом. Майор напился до такого состояния, что уже не держался за столом. Скатился под стол, лег рядом со своей собакой, обнял ее, и через минуту оба заснули крепким сном.

Когда я заглянула под стол, меня чуть не стошнило. С его губ на морду собаки тянула нить слюны, он чуть ли не до второго язычка всасывая слюнявые губы в рот и противно храпел. Один глаз был закрыт, другой, полуоткрыт. Он закатился под верхнее веко, поэтому из-за полусомкнутого века. противно блестя, выглядывало глазное яблоко. Когда увидела все это, я вдруг вспомнила, как грязный капитан, потом он изнасиловали меня, как он грязно брал мое тело, как измывался надо мной, моим ребенком, как он заставлял свою собаку сосать мою грудь. Как я ненавидела себя в это время, как я была себе противна! Мое сердце взбунтовало, я в теле вдруг почувствовала такой прилив энергии, что вскочила, из кобуры, висящем на его правом боку, вытащила браунинг, взвела и в них выпустила всю обойму боезарядов…

Я только успела заскочить в соседнюю комнату, поднять моего ребенка на руки и прижать его к груди. К нам заскочили автоматчики, взяли меня под ружье. Их возглавлял мой и первый мучитель, капитан. Он хитро улыбнулся мне в глаза, подмигнул:

— Ну что, красавица, натворила бед? А теперь вперед — я хочу тебя познакомить с твоим архангелом! — один из автоматчиков ударил меня сзади, между лопаток, ложей автомата. От боли я еле удержалась на ногах. Вот так судьба свела меня с сыном под одной тюремной крышей с мужем…

Я ждал виселицы. Каждый раз, когда в какой-нибудь тюремной камере скрежетал замок, я вздрагивала: «Вот и пришла твоя очередь, Зайнабханум! Встань и крепись…» Этот день все-таки случился. Во дворе тюрьмы утром вдруг загудели военные грузовики. Раздалась, лающая, отрывистая немецкая речь. В дверях камер одновременно заскрежетали замки, оттуда, отрывично ругаясь, автоматчики выводили узников: «Шнель! Шнель!» С камеры вывели и меня с сыном на руках. Нас затолкали в грузовик. Там в цепях сидели арестованные. Вдруг встретилась с цепким взглядом, направленным на меня с глубины крытого грузовика. Это был мой муж Муслим, весь закованный в цепи. Вместо правого глаза зияла глубокая кровавая дыра. Избитое лицо было в кровоподтеках, кровавых ссадинах, губы опухли и были в крови. Борода, лицо были залиты кровью.

Он, ставший такой чужой и неузнаваемый, своим одним глаз еще взглянул на меня и сына. Мне показалось, он задрожал, в глазу заблестела и куда-то скатилась горячая капля. Он отвернулся, показывая, что он с нами не знаком. Несчастный муж! Даже в этой критической ситуации он пытался от нас отвести беду. А грузовики, надрывно воя, устремлялись куда-то в глубь леса. Муслим не мог знать, что в руках врага находилась наша совместная фотография, снятая в момент бракосочетания.

Вдруг остановились грузовики. Давая отрывистые команды: «Шнель! Шнель!», нас выводили из грузовиков. Нас, человек пятнадцать, на лесной поляне поставили в одну шеренгу. Почему пятнадцать арестантов? Когда нас вывели из военных грузовиков, по-немецки посчитал один автоматчик и доложил своему капитану.

На краю поляны в один ряд были вырыты тринадцать могил.

«Почему тринадцать, нас же пятнадцать? — не понимала я. — Нас троих, видимо, собираются зарыть в одной яме», — догадалась я.

Когда мои бедные собратья увидели эти могилы, на всех испуганных четырнадцати лицах я прочла одну мысль: «Это конец!» Пятнадцатый узник спокойно посапывал у меня на руках.

Капитан пригласил к себе сержанта и приказал: «В расход!»

Автоматчики подбежали к арестантам, ударами прикладов автоматов подогнали каждого к яме, в том числе и меня с сыном. Свирепо лаяли овчарки, кидаясь и так на испуганных людей. Вой овчарок разбудил моего сына. Он безостановочно ревел. Но меня больше тревожил другой вопрос — мой муж. Мужа своего я что-то не видела среди арестантов. Огляделась, его нигде не было. Подчитала арестантов — их было всего двенадцать. Я тринадцатая, сын четырнадцатый. «А где пятнадцатый?» — я запаниковала, не знала, что делать.

Вдруг по приказанию капитана от автоматчиков отделились два автоматчик и направились ко мне. В друг один из них со стороны спины схватил меня за руки, другой неожиданно вырвал из моих рук моего сына. Я истошно по-немецки закричала:

— Верните моего сына, изверги! Верните! — пытаясь вырваться из его рук, я царапалась, кусалась.

Тот, кто вырвал сына, поддержал его за одну ногу, как котенка, завертел и бросил в кусты. Вдруг я увидел своего мужа. Сначала услышала его стоны, падающего от ударов прикладов автоматов и его ругань.