— Да ладно уж тебе, — цыкнула на нее баба Груня. — Не о пустом ведь деле речь. Да и грех этак-то за столом.

Ленке, по всему, очень хотелось потешиться, но Виталий не дал втянуть себя в эту игру.

— И верно, дело не пустое. Хотя процесс этот не быстрый, миллиарды лет займет. Так что будем жить без паники.

И, заглянув в горницу, весело прокричал:

— Эй, Леонид Аркадьевич, подъем! Нас лопаты заждались. Поднимайся и догоняй меня.

Торопливо допив свой чай, Виталий пошел на огород.

Ленчик тоже проснулся, но поднимался долго и трудно, видно, после вчерашней копки с непривычки болело все тело. Баба Груня, жалея парня, не торопила его, уговаривала полежать еще, ведь для нее он по-прежнему оставался «младшеньким», почти ребенком. Зато Ленка была неумолима.

— Вставай, вставай, труженик, это от долгого лежания бока у тебя болят. Вот сделаешь зарядку на грядке — все как рукой снимет!

Ленчик кряхтел, постанывал, но все-таки поднялся.

На огород они вышли все вместе. Бабе Груне не хотелось отставать от молодых, чувствовала она себя неплохо, вот и подалась в сборщицы. Но какая уж теперь из нее сборщица, если ноги не гнутся, спина то не сгибается, то не разгибается, а руки хотя и цепки, но так неторопки, что стыдно перед Ленкой. Пока она пару картофелин подберет, у той уже ведерко наполовину полно. Потыкалась, погреблась в земле с часок и сдалась:

— Нет, милые, как хотите, а тягаться с вами не могу. Как говорит моя подружка Фаина, где мои семнадцать лет… Пойду лучше яблочков вам соберу да картохи отварю. Это у меня еще выходит…

Стыдно было ей, великой труженице, вот так открыто признаваться, но что поделаешь — годы. Постояла, посмотрела, как дружно идет у молодых дело, полюбовалась каждым и медленно, глядя себе под ноги, побрела к дому. На бывшей луковой грядке увидела пару кустиков молодого сочного укропа, сорвала. Видно, занесло ветром зернышки, те после дождя возьми да и прорасти, вон теперь какие мохнатенькие, аппетитные. Хоть и осень и день короткий, а укропу хватает и этой благости. Вот когда солнце совсем ослабеет, на земле, наверно, будет расти один укроп. Цвести он, пожалуй, уже не сможет, зато будет расти и расти. По колено, по пояс. И будет она косить его косой или срезать серпом, как луговую траву для буренки. Вот только та его почему-то не ест…

Мысль о стареющем, слабеющем Солнце, пришедшая неожиданно и некстати, так поразила ее, что она замерла на месте, не дойдя до крыльца. Поразила даже не сама мысль, а то, как она покорно смирилась с ней, приняла как истину и будто даже согласилась с ней как с какой-то житейской неизбежностью. А ведь выдумки все это! Дурачит Виталий детские головы, а и она — туда же. Не зря говорят — старый, что малый, всему верит, вот и она… Смех да и только.

Но смешно все-таки ей не было. Более того, чтобы развеять поселившиеся в душе сомнения, она приставила к глазам трясущуюся старческую руку и долго смотрела на небо, где как ни в чем не бывало весело светилось солнышко бабьего лета. Никогда прежде не смотрела она так на солнце. Знала — есть, светит и греет, чего еще? И еще знала — смотреть на него в упор нельзя, можно сжечь глаза. Другое дело — на утренней или вечерней заре. Теперь было утро, и оно не жгло, не слепило, а мягко плавилось в безоблачной голубизне сентябрьского неба.

— Вроде как всегда, — смаргивая набежавшие от яркого света слезы, обрадованно сказала себе баба Груня. — Ну и шутник же этот Виталька! Солнце, видишь ли, у него стареет! Даже погаснуть собирается!.. Да оно, что же, от электрических проводов питается, что ли? А ведь кто-никто и поверит, мало ли дураков на свете! От чего питается солнце, баба Груня не знала, но этот довод показался ей таким убедительным, что она еще раз обрадовалась и уже спокойно вошла в дом.

После обеда просушенную на щедром солнце картошку принялись засыпать в подпол. Тут уж показали свою силу парни. Даже Ленчик, забывший утреннюю ломоту в теле, носил тяжелые мешки наравне со старшим братом.

Баба Груня радовалась и всех благодарила. И вот сидят они на лавке, усталые, немногословные, задумчивые и довольные тоже. А как же? Такое большое дело сделали. Да при такой хорошей погоде. Сухая и чистая от земли картошка теперь всю зиму пролежит в подполе, не зная порчи. Разве такое крестьянину не в радость? А это, крестьянское, исконное, есть и в них, хотя внуки и живут в городе. Есть оно, пожалуй, в любом русском человеке, дай только возможность вспомниться и проявиться. Ну, если ты уж не вконец испорченный человек.

Притихла, примолкла даже обычно говорливая Ленка. Притомилась и она. Но нет, не от усталости примолкла, просто думала о чем-то своем. Не зря же спросила:

— И что же вы теперь будете делать со своей астрофизикой? — Ясно, это к Виталию. — В школу попроситесь? У нас астрономию толком и преподавать-то некому. То географ ведет, то историк, то еще кто. Такой уж, мол, предмет.

Виталий ответил не сразу. Невесело потом сказал:

— Работать, конечно, где-то надо… Но для школы нас не готовили. Какой я учитель — по физике ли, по астрономии ли, — если никаких методик не знаю? Толково вести урок — это ведь тоже не просто. Или не так?

— Ну уж сказали! Опрос, новый материал, задание на дом — вот и вся премудрость. У нас все так делают.

— Это тебе так только кажется… Но главное не в этом. Главное в том, что не к этому меня тянет. Не этого я хочу.

— Так что же делать, если космос сейчас никому не нужен? Жить-то ведь надо, в городе у вас огорода, как у бабы Груни, нет.

Виталий долго молчал. Достал сигарету.

— Если что-то изменится, меня должны вызвать.

— Куда?

— В Москву… Или еще куда…